От «Я» к «МЫ». Как быть по-настоящему вместе

Ведь если Джим — жесткий индивидуалист до мозга костей, Брит как убежденная романтическая индивидуалистка также погрязла в своем болоте, где ей только и нужно, что выразить свое неповторимое Я. Если для Джима ценностью, которая гораздо важнее отношений, становится священная свобода личности, для Брит абсолютная ценность — романтический идеал самовыражения, аутентичности, «верности себе».

Для жестких индивидуалистов вроде Джима главный страх — ограничение личной свободы. Но романтическим индивидуалистам вроде Брит этой простой свободы мало, они чувствуют себя вправе делиться собой, полностью выражать свой потенциал. Для них важен не столько индивидуализм, сколько идея индивидуальности — личный гений, след личности, дух, характер [15]. Кошмар жесткого индивидуалиста — когда им помыкают, величайший страх романтического индивидуалиста [16] — навязанный конформизм, боязнь, что его заставят замолчать, задушат, лишат голоса.

Джим как жесткий индивидуалист заявляет свое фундаментальное право — чтобы его оставили в покое, позволили стремиться к собственному благу собственным путем, и, участвуют в этом подгузники или нет, он сам решит. Брит как романтическая индивидуалистка твердо намерена найти себя, а также воспользоваться своим фундаментальным правом сообщать Джиму во всех подробностях, что она чувствует по поводу всего на свете. Оба индивида доблестно отстаивают свои права, не особенно задумываясь о картине в целом. Что подводит нас к непреложному историческому факту: в прежние времена, каким бы ты ни был индивидуалистом, прагматичным или романтическим, возможность воспринимать себя как личность означала, что ты мужчина, белый и богатый. Женщины и дети индивидами не считались. Рабы, бедняки, не белые — никто из них индивидом не считался. Во времена, когда зародилась эта идея, само слово «индивид» было синонимом слова «знатный» [17]. Привилегия забывать

Джим не считает себя представителем привилегированного класса. Он почти без тени сомнения убежден, что правила игры должны быть одинаковыми для всех. Более того, он полагает, что так и есть — в общем и целом. Можно сказать, что многие из тех, кто, как и Джим, являются прагматичными индивидуалистами, наделены привилегией забывать. Как и большинство прагматичных индивидуалистов, он просто не замечает существование тех, на кого правила игры не распространяются. Он видит себя «самодостаточным» и не осознает, насколько зависит от домработницы-­латиноамериканки, которая готовит еду его семье, от садовника-­афроамериканца, который выращивает его цветы, от трудового мигранта, который подметает его улицу. Джим ценит тех, кто на него работает, он обращается с ними хорошо и даже заботливо. Но он не замечает в них индивидов, личностей. Он не позволяет себе осознавать ни своей зависимости от них, ни повседневного притеснения, с которым они сталкиваются. Когда он спокойно совершает утреннюю пробежку по своему кварталу, не думая, что полиция может задержать или застрелить его, ему и в голову не приходит, что эти физические упражнения — тоже привилегия белого человека.

Как становится очевидно на дальнейших сессиях, Джим считает наше общество меритократией **. Он верит, что можно затащить самого себя за шиворот на вершину лестницы социальной иерархии. Сливки сами поднимаются наверх, и, если ты добился успеха, значит, ты его заслужил. Напротив, если ты не добился успеха, то дело в каком-то твоем внутреннем изъяне — значит, у тебя недостает прилежания, интеллекта или еще каких-то качеств. Такие, как Джим, верят в «Американскую мечту», в миф о человеке, который всего добился сам [18], словно бы все мы изначально находимся в абсолютно равных условиях, словно бы любые предрассудки — расовые, классовые, сексистские — можно и должно преодолеть одной лишь силой воли. И никакого мягкотелого либерализма. * * *