От июня до июля

- И таких, как Зимак и Бычковский, немало. Среди них дочери бывших торгов­цев Рахиль Левина и Эстера Цинес. ( В отряде мало кто знал, что Рахиль Левина уже два раза делала аборты от комиссара Ворогова.) И хоть сегодня они выпол­няют много тяжелой работы в отряде, положиться на них со всей уверенностью нельзя: мне стало известно, что при Польше они входили в беспартийный блок пилсудчиков. Такие господа часто чем-то недовольны, высказывают какие-то за­мечания, позволяют себе критиковать действия или высказывания командиров, ведут себя вызывающе. Одним словом - не как советские люди. А вообще, как свидетельствует история большевистской партии - самой мудрой партии в мире, евреи часто занимали позиции попутчиков или оппозиционеров, но не активных борцов, так что удивляться и в нашей ситуации нечему. В двадцатых-тридцатых годах кто были главные оппозиционеры линии партии и нашего великого вождя товарища Сталина? Евреи. Кто составлял основную массу троцкистов? Евреи. Они ненадежный, надо сказать, народ - без пролетарской выдержки люди. В октя­бре сорок первого, когда немцы подходили к Москве, а наш героический отряд уже боролся с врагом здесь, в лесах Белоруссии, евреи-паникеры устроили пере­полох и панику в Москве. Они готовы были сдать Москву немцам. Они - трусы. Не верили в то, что великий вождь советского народа товарищ Сталин и могучая Красная Армия остановят и разобьют врага. Спрашивается теперь, хотим ли мы иметь в своих рядах таких попутчиков, людей ненадежных, с буржуазным душ­ком или все-таки необходимо по требованию командиров избавить отряд от таких личностей, повысив тем самым боеспособность наших рядов? Вот ты, Карпуть, как ты считаешь? Встань!

- Как линия партии прикажет, так и надо делать, - испуганно произнес мелко­ватый, с крупными, как саперные лопатки ладонями, мужичок.

- Значит правильно, будет избавиться от попутчиков и потенциальных измен­ников, так?

- Так, - выдохнул Карпуть.

И тут неожиданно Ворогов произнес:

- Кто за это предложение, высказанное партизаном коммунистом Карпутем, прошу голосовать поднятием руки. - И, строго посмотрев на собравшихся, пер­вым поднял руку.

Пранягин оторопел от всего услышанного и происходящего. Больше всего его поразило, что его-то мнением никто, а комиссар в первую очередь, не интересу­ется.

Актив стопроцентно проголосовал «за».

- Занести в протокол! - приказал комиссар. И чисто умытый, причесанный парнишка, сидевший неподалеку, кивнул послушно, малюя что-то на бумаге.

- А кто это? - спросил Пранягин о писаре, когда актив разошелся.

- Мой помощник по комсомолу. Вот хотел с тобой согласовать кандидатуру, да все некогда.

- Я не против, - сказал Пранягин. - Но что-то я его в отряде раньше не видел. В каких операциях он участвовал?

- Я его недавно себе подобрал, - не обращая внимания на вопрос командира, сообщил комиссар. - Так что, Павел Васильевич, от нежелательных элементов из­бавляться необходимо срочно. Ты знаешь теперь мнение коммунистов и актива от­ряда. Они поддерживают командиров подразделений. Не обостряй ситуацию, Па­вел Васильевич, - глядя прямо в глаза командиру, холодно проговорил Ворогов.

Пранягин недоуменно смотрел на своего комиссара.

- Что-то не так, товарищ командир? - жестко, почти враждебно глядя на Пра- нягина, спросил Ворогов.

Многое хотел сказать Павел Васильевич этому человеку, но, не проронив ни слова, вышел вон.

А назавтра подозвал к себе Захара Зимака, неплохого партизана, обязательно­го, исполнительного, но ироничного, острого на язык парня, и, передавая ему сло­женный вчетверо листок, сказал:

- Я ничего не могу изменить. Придется вам уйти. Тебе и еще четверым, о ком говорили во взводах и ротах. Будь старшим. Идите на хутор Завышье - знаешь, в пятнадцати километрах. Там мой человек, я ему написал. Подкормит. А сейчас сдайте оружие и никому ни слова, молча уходите. Прилетят десантники из Цен­тра, постараюсь вернуть вас.

Избегал смотреть ему в лицо, пока говорил. Но все же поднял глаза. Губы дро­жали от обиды у парня, он, силясь сдержать слезу, сжал зубы. Кажется, что-то хотел сказать, но после минутного колебания молча ушел.

Не слышал и не видел потом Павел Васильевич, как шли пятеро изгнанных по лесу, а впереди, в распахнутой шинели, долговязый худой Зимак - шел и плакал, ревел в голос, хватая себя ладонями за голову и лицо, приговаривая, как на своих похоронах: