От империй — к империализму

Эти впечатляющие успехи, однако, были достигнуты под руководством авторитарной прусской бюрократии и в значительной мере благодаря ей. Как отмечают современные немецкие исследователи, подобное противоречие сказалось на всей дальнейшей эволюции страны и ее политической системы: «Результатом этой „революции сверху“ была та самая одновременность неодновременного, на которую обращали внимание многие историки: с одной стороны, современное и динамично развивающееся индустриальное общество, вступившее в 1870-е гг. в решающую стадию промышленного переворота, а с другой стороны, традиционная система политического господства, ориентированная на авторитарные принципы и сохранение статус-кво»[1048].

Между тем успехи Италии, создавшей более либеральную систему, оказались куда менее впечатляющими. К 1870 году, когда объединение было закончено, новое королевство оказалось одной из наиболее отсталых стран Запада. Финансовое положение государства было плачевным. По подсчетам английских экономистов, национальный долг, составлявший в 1861 году около 125 миллионов фунтов, вырос к 1895 году до 492 314 300 фунтов, что было особенно тяжелым бременем «в условиях низкой производительности экономики»[1049]. Катрин Брис объясняет такое положение дел слабым развитием аграрного капитализма: 60 % населения страны обеспечивало себе существование, работая на земле, «состояние сельского хозяйства страны имело очень важное значение, при том что ситуация на местах была крайне безрадостной»[1050]. На севере развивался аграрный капитализм, представленный крупными, ориентированными на рынок хозяйствами, но сельские предприниматели страдали от иностранной конкуренции. Напротив, в центральной и южной Италии сохранялись полуфеодальные формы земледелия. Показательно, однако, что итальянское правительство — гораздо более либеральное в своей экономической и социальной политике, чем немецкое, ничего не смогло сделать для ликвидации разрыва между Севером и Югом. Отсталость Юга оставалась важнейшей проблемой, отягощавшей развитие Италии в течение всей последующей истории страны. Разрыв, не преодоленный в XIX веке, пытались компенсировать дорогостоящими правительственными программами 100 лет спустя, но к тому времени само итальянское государство уже было вполне устоявшейся системой институтов, сложившейся под влиянием этой отсталости и двойственности. Потому политика «национальной» бюрократии по отношению к Югу отличалась такой же неэффективностью и коррумпированностью, как и само общество южной Италии.

Последним крупным потрясением эпохи Реконструкции 1860-х годов стала революция Мэйдзи в Японии. Эта странная «революция-реставрация», сопровождавшаяся восстановлением власти императорского дома, не была в полной мере оценена европейскими наблюдателями, но по своим масштабам и последствиям оказалась одним из самых радикальных преобразований того времени. После короткой гражданской войны в 1868 году был свергнут феодальный режим сегуната (shogunate), благодаря которому в течение двух с половиной столетий у власти оставалось семейство Токугава (Tokugawa). Под предлогом возвращения императору его номинальной собственности была произведена национализация земли и ликвидированы феодальные вотчины. Новое централизованное государство произвело административную реформу. Вместо ликвидированных княжеств создали префектуры, границы которых принципиально не совпадали со старыми феодальными владениями. Сословия были уравнены в правах. Централизованное государство взялось за организацию армии и флота по европейскому образцу. Происходила стремительная, часто насильственная модернизация быта, управления, образования, крестьянских детей заставляли идти в школы даже принудительно: «расходы правительства Японии на образование равнялись оборонному бюджету»[1051].

Несмотря на ликвидацию сословных различий и создание каналов для социальной мобильности простолюдинов, японское правительство заботилось о том, чтобы привлечь к реконструкции общества представителей старых привилегированных сословий. Новый японский капитализм обеспечивал их лояльность, предоставляя им новые возможности в рамках растущего государства. «Трудоустройство самураев оказалось выполнимой задачей, — констатирует российский историк Эльдар Дейноров. — Государство формировало армию, но особенной популярностью среди бывшего феодального сословия пользовалась полиция, которую комплектовали из них (по крайней мере, среднее звено). Образованность самураев дала стране врачей, ученых, преподавателей. Так что, при разумной политике, эти люди вписались в эпоху. Что же до чиновников, вышедших из среды небогатых самураев, то среди них было распространено такое странное понятие, как честность»[1052].