От Каина

Жертвой он себя не чувствовал. Слово «жертва» в его сознании не возникало, только гнев и какое-то странное вязкое отчаянье с ощущением грязи в каждой клетке собственного «Я». Он уже не один раз погружался с головой в горячую воду и раздирал собственную кожу, стараясь избавиться от этого мерзкого чувства, но это ему не помогало. Он только содрогался от боли, что горячая вода причиняла ранам, и не мог даже плакать, а потом запирал комнату и рывком забирался на стремянку, прихватив с собой палитру. Брал кисточку и дрожащими руками клал краску на подготовленный для нее потолок.

Никогда прежде он не занимался росписью, тем более потолков, однако подошел к делу с дотошностью профессионала. Изучив не одну книгу, Каин тщательно подобрал раствор, которым покрыл каменный потолок, прежде чем взяться за краски, а после долго подбирал каждый оттенок. Художником он не был и раньше рисовал лишь схемы, чертежи и лишь изредка анатомические наброски. Все это было нужно для его обучения, а теперь из него рвалась художественная страсть. Он хотел показать небо, настолько реальное, насколько только можно было себе представить. Он избирал зелень так, словно надеялся вдохнуть в нее чувство свежести, а красные тона так, словно это должна была быть живая кровь, а не краска. При этом до последнего момента он и сам не знал, что собрался рисовать над своей головой в этой комнате в самом центре ада. И даже стоя на стремянке со всей палитрой синих тонов, касаясь кистью потолка и оставляя первый полупрозрачный мазок, он не понимал, чего ждет.

Синее небо над его головой очень быстро засияло тем светом, что он видел лишь однажды. Таким небо бывает лишь в горах, когда кажется, что, протянув руку, можно дотянуться до облаков. Тогда он улыбался и дрожащими руками создавал листья поверх этой синевы.

С каждой линией ему все больше хотелось разрыдаться, но ни одной слезинки не появлялось на ресницах. Он просто продолжал работать, постепенно забывая о странном чувстве на коже, о ране на руках, о еде и сне, о времени и людях. Над его головой высились яблони с огромными плодами, как в детстве, а над ними небо с явным бесконечным светом. И так хотелось протянуть руку еще выше, но камни не позволяли подобного.

Не спеша, с любовью, он выводил каждую линию. Поднимал кисть, касался ей потолка, клал тонкие мазки один за другим, постепенно выводя нужный тон и форму.

Когда алая капля сорвалась и упала на его щеку, он испугался. И в один миг вспомнил все. Его сердце охватила паника, будто это была не капля краски, не бусинка жалкого раствора, а голос боли и отчаянья. В тот миг ему казалось, что сильные руки вновь сомкнулись на его горле. Он задрожал и чуть не рухнул со стремянки, но взял себя в руки, даже не вытер краску со своего лица, поднял глаза к рисованному небу, а дальше, словно гордец, продолжал свою работу с явным вызовом и дьявольской усмешкой.

Когда роспись была завершена, Каин подобрал серые тона, подобные цвету стен, и обрамил ее так, словно кто-то разрушил потолок, открыв новые виды. Тогда он отбросил краски, захлопнул книжки и лег на пол.

Над ним было небо и ему казалось, что он слышит шум ветра. Трава касается его кожи, а из хижины доносится запах свежело хлеба.

Если бы он был обычным мальчиком двенадцати лет, он умер бы еще ночью, не дожив до утра, а если бы дожил, то непременно умер бы днем. В холодную воду непременно упало бы мертвое тело.

Он поднимал руку, стараясь достать до синевы, но тут же вспоминал, что Бога нет, особенно в аду. В тот же миг возникал оскал, а протянутая рука превращалась в кулак.

Теперь Каин точно знал, что настало время его мести. Мести, которая избавит его от мерзкого чувства собственного унижения, ибо только кровь того человека может смыть с него это. Тогда можно будет стереть эту глупую детскую слабость со своего потолка!

Именно с этим чувством Каин встал и покинул комнату, прихватив с собой плащ отца.  Столкнувшись с Кагитором в коридоре, он швырнул ему этот плащ в лицо. Алая слеза из краски по-прежнему была на щеке Каина, словно говорила, что ничего не закончилось.

− Идем со мной, − сказал Каин холодно, ускоряя при этом шаг.

Спокойное лицо Кагитора не изменилось, он поймал плащ, набросил на собственные плечи и последовал за сыном, ожидая его дальнейших слов. Только Каин молчал, нетерпеливо переходя из зала в зал, пока не распахнул дверь оружейной, стены которой хранили мечи прежней истории.

Застыв на мгновение, он шагнул к клинкам, стараясь выбрать тот, что ему действительно подойдет.

− Какой из них покрепче? - спросил он у отца, оставшегося у двери.

− Они все хороши, в конце концов, здесь лишь лучшие, − спокойно ответил Кагитор.

Каин лишь усмехнулся и выхватил тонкий изящный клинок, словно созданный для детской руки. Он направил его на отца.

− Ты ведь знаешь, что я планирую сделать? - спросил Каин, смеясь.

− Я не заглядывал в твои мысли.

Каин усмехнулся и небрежным движением вернул оружие на место.