От Ханаана до Карфагена

Распад единого еврейского царства лишил Тир важного политического союзника и торгового партнера. Хотя на иудейском троне осталась династия Давидидов, с основателями которой тирский царь поддерживал прекрасные отношения, сама Иудея мало привлекала тирийцев, так как она была относительно отсталой страной со сравнительно слаборазвитой торговлей. Большее значение имело стратегическое положение Иудеи. Однако после распада единого царства иерусалимские цари надолго потеряли и контроль за Южной Палестиной, и доступ к Красному морю, ибо эдомитяне, подчиненные в свое время Давидом, вновь стали независимыми (Tadmor, 1981, 136). Только через несколько десятилетий, ближе к середине IX в. до н. э., иудейский царь Иосафат снова овладел Эцион-Гебером и попытался оттуда добраться до Офира (I Reg. 22, 47–49; II Chron. 20, 35–36). Характерно, однако, что, не имея ни собственных кораблей, ни опытных моряков, иудейский царь обратился за помощью не к Тиру, как это сделал в свое время Соломон, а к Израилю (II Chron. 36). По данным I Книги Царей (22, 49), инициатива такой помощи вообще исходила от израильского царя, но его иудейский «коллега» отверг предложение. Как бы то ни было, в финикийцах вообще и тирийцах в частности иудеи теперь заинтересованы не были. Это заставило финикийских купцов искать обходной путь. После распада еврейского царства снова усилились филистимляне, и финикийцы, которые и ранее поддерживали с ними достаточно хорошие отношения, стали использовать филистимскую Газу как стартовый пункт на пути к Акабскому заливу в обход южных границ Иудеи, о чем свидетельствуют надписи финикийских торговцев вдоль этого пути (Dalavault, Lemaire, 1979, 28–29, № 52–55). Более тесные связи финикийцы, особенно тирийцы, сохранили с северным царством — Израилем, в котором были более развиты ремесло и торговля (Elat, 1979, 541–545).

Еще одним важным элементом изменений в политической обстановке переднеазиатского региона явилось образование в Сирии ряда арамейских государств, важнейшим из которых стал Дамаск (Klengel, 1992, 206–212). Очень скоро этот город превратился в значительный торговый центр, который стал для финикийцев важным узлом торговых связей как с Аравией, так и с Северной Сирией (Homes-Fredericque, 1987, 89–96; Lemaire, 1987, 53–54).

Все эти события привели к изменению геополитической ситуации в Передней Азии, с чем финикийские цари, особенно тирские, и их подданные должны были считаться.

Не менее значительными были и экономические изменения. Хотя обычно начало железного века помещают около 1200 г. до н. э., в конце II тысячелетия до н. э. процесс замещения бронзы железом шел еще очень медленно. Только в X в. до н. э. в Восточном Средиземноморье доля железа стала составлять 69 % среди орудий, 54 % среди оружия и 64 % среди украшений (Geiss, 1987, 399). В некоторых странах эта доля была еще выше. Так, в балканской Греции из железа в X в. до н. э. изготовлялось уже 100 % орудий и 64 % оружия; в Сирии эти доли были соответственно 86 % и 60 % (Geiss, 1987, 395, 398). Хотя археологические находки вполне могут изменить конкретные цифры, в целом приведенные данные показывают, что именно в X в. до н. э. восточносредиземноморский регион и Передняя Азия полностью вступили в железный век. Это радикально изменило структуру производства и потребовало изменения структуры торговли. Последнее в первую очередь касалось именно финикийцев.

Свидетельством тирской торговли является интересный памятник: пророчество Иезекиила о Тире (Ez. 27). В поэтический текст пророчества вставлен прозаический отрывок (27, 12–24), где монотонность географических перечислений контрастирует со страстной поэтической речью пророка (Bunnens, 1979, 90). Возникает первый вопрос: принадлежит ли этот отрывок самому Иезекиилу или же он позже вставлен в пророчество? Соответственно, надо ли рассматривать 27 главу как единое целое и делать выводы о размере тирской вселенной на основании всей главы независимо от нахождения тех или иных топонимов либо этнонимов в поэтическом или прозаическом тексте или разбирать оба текста отдельно? В науке имеются сторонники и той, и другой точки зрения (например, Diakonoff, 1992, 168–193; Garbini, 1980, 65–69). Поэтому посмотрим на содержание прозаического текста, сравнивая его с поэтическим.