От Ханаана до Карфагена

Все эти упоминания имен, которых не должно было быть в тексте времени Иезекиила, и неупоминания достаточно известных, в соединении со стилистическими особенностями отрывка говорят о том, что прозаический отрывок 27 главы не принадлежит к ее оригинальному тексту, в чем надо согласиться с рядом исследователей (Garbini, 1980, 65–69; Lemaire, 1987, 54; Baurain, Bonnet, 1992, 54). Проведем мысленную операцию и изымем из текста главы стихи 12–24. Такая операция не нарушает цельности текста. Рассказав о Тире-корабле, о народах, служащих ему, автор затем говорит о таршишских кораблях, которые были тирскими караванами, о гребцах, которые завели корабль Тир в открытое море, и как результат всего этого — о кораблекрушении Тира и затем уже о скорби по этому поводу. Так что особой надобности в тщательном перечислении торговых партнеров Тира в этой главе нет, и без них действие развивается вполне логично.

Возникает, однако, вопрос, как могла быть такая значительная интерполяция внесена в священный и неприкосновенный текст пророчества, произносимого от имени Бога (Diakonoff, 1992, 169). Пророки были прежде всего ораторами (Mellor, 1972, 50). Так, часть пророчества Иеремии записал Варух (Jer. 36, 4). Но такая немедленная и непосредственная запись слов пророка в данном случае объясняется особыми обстоятельствами, в которых находился Иеремия: он был в заключении, поэтому не мог сам выступить с пророчеством и поручил это сделать Варуху (Jer. 36, 5–7). Упоминаемые в пророчествах Исайи (8, 1) и Иезекиила (2, 9–3, 2) свитки имеют чисто символический смысл: в них записаны не сами пророчества, а ключевые слова проповеди, в одном случае — «спешит грабеж, ускоряет добыча», в другом — «плач и стон, и горе». Они в значительной степени выражают смысл проповеди, но не являются непосредственно пророчествами. Иудейская традиция приписывает запись пророчества Иезекиила, как и ряда других ветхозаветных книг, Большой Синагоге, действовавшей во времена Ездры, т. е. приблизительно в середине V в. до н. э. (Anderson, 1970, 16). Существовал ли к этому времени окончательный письменный текст пророчества Иезекиила или же оно все это время бытовало в устной форме, точно неизвестно. Во всяком случае ясно, что пророчества не оставались неизменными со времени их произнесения (Anderson, 1970, 147; Mellor, 1972, 62). Различные варианты текстов Иеремии и Аввакума в Септуагинте и еврейском каноне, причем еврейский текст подтвержден кумранскими находками, показывают, что не только в середине IV, но и в III в. до н. э. окончательного, признанного неприкосновенным текста буквально всех пророчеств еще не было. Поэтому вполне можно полагать, что в книгу Иезекиила до ее окончательной записи Большой Синагогой могли вноситься те или иные изменения. Можно предполагать, что кто-либо из слушателей или учеников пророка (необязательно непосредственных, но его школы), удивленный отсутствием в пророчестве о Тире, известном прежде всего как один из крупнейших торговых центров Ближнего Востока, перечня торговых партнеров этого города, внес в текст пророчества недостающие сведения (ср.: Mellor, 1972а, 114–115; Pons, 1987, 465). Не обладая поэтическим и ораторским даром Иезекиила, этот человек прозой изложил недостающий, по его мнению, материал. Определенное единство, в том числе лингвистическое (Garbini, 1980, 67–68), этого отрывка говорит, что речь идет не о компиляции разных текстов, а об использовании какого-то цельного источника.

Чтобы определить конечное происхождение этого источника, надо в первую очередь обратить внимание на группировку топонимов и этнонимов. ()ни объединены в четыре группы. Первую составляют Таршиш, Иаван, Тубал, дом Тогармы и Дедан (27, 12–15). Если, как уже говорилось, отождествить Дедан и Доданим, то все они, помещенные во главе списка, упоминаются в «Таблице народов» среди потомков Иафета (Gen. 10. 2–4), которые занимали северную, западную и северо-восточную периферию библейского мира с центром в Малой Азии.