От Копакабаны до Амазонки

Ни окон, ни дверей, просто отверстия для прохода воздуха, света да и самих обитателей. Между изъеденных сыростью бревен и под скользкими досками — черная вода, покрытая шелухой, кожурой, обрывками тряпья, пробками, вся в пене и остатках стирки, в жирных пузырях. Дети с оттопыренными животами и уже согнутой спиной; рано состарившиеся женщины, стоя на коленях, трут белье; голый младенец надрывается в гамаке; из окна выплескивают таз нечистот; сладковатый, терпкий, всепроникающий запах; продуктовая лавка — на полу в джутовых мешках рис и бобы; привалившись спиной к бараку, сидит беременная женщина, ноги по колено в воде, спит; не слышно шума, никто не окликает друг друга; не видно играющих детей; лишь урубу внимательно глядят на сонливую тишину. Сюда едва доносятся звуки соседнего порта, а дальше — два километра реки, мягкое покачивание последнего плота и дикий лес на том берегу, совсем рядом.

И все же чувствуется аккуратность внутри хижин — маниакальная чистоплотность. На десяти квадратных метрах здесь живет по пять-шесть человек, вперемешку взрослые, подростки, дети. Рекорд держат беглецы с Рио-Негро: по 18 на 20 метрах. Они спят на полу, живут рыбалкой, охотой, подаяниями и всякими приработками. Когда взрослые занимаются любовью, дети болтаются на улице. В 11, в 12 лет уже сформировавшиеся девочки бродят по городу, к вечеру приносят домой пару монет; вся семья ест кусочек мяса, никто не спрашивает, откуда деньги. Да и что можно объяснить, когда урубу пьют ту же воду, где варится бобовый отвар для младенцев, рыба на обед и воскресный рис?

Ни одного старика: они не доживают до этого возраста.

В ночи звучит заунывная песня, мужчина выводит:

Вида руим,
нунка шега фим…

(Злая жизнь,

когда же ты кончишься…)

Пронесся слух: муниципалитет Манауса собирается обложить лавочников плавучего городка налогами.

Меня принимает император Амазонии. Маленький человечек с пронзительным голоском, порывистый и властный. Я прошу его, чтобы не ошибиться, написать свое имя мне в блокнот. Мягким, но повелительным жестом он вызывает из соседней комнаты секретаря, чтобы тот сделал это: Бенайон Сабба. Дворянство обязывает. Он прибыл сюда в 1920 году, а сегодня земли, предприятия, дома, нефтеперегонный завод, а также контрабанда никеля, вольфрама и кадмия (болтают злые языки, такие же всезнающие в Амазонии, как и в Париже), пищевые продукты, джут… все, что растет, и все, что дышит внутри и за пределами Манауса, имеет к нему прямое или косвенное отношение, приносит несколько долларов или пару крузейро — все, кроме каучука, который он забросил давным-давно.

Этот одержимый Амазонией делец — не мудрено при его достатках — задушевно излагает мне, сколь неограниченны возможности зеленого ада: «Земли Амазонки так же плодородны, как земли Нила. Вода здесь поднимается в течение шести месяцев и так же медленно сходит, остается десятисантиметровый слой ила. Конечно же, растет все. Джут растет по три сантиметра в день. А насекомых-вредителей нет. Кое-кто из агрономов говорит, что есть, но они ошибаются. Доказательства? Да тот же лес, он мгновенно покрывает все. Не успеваешь срубить дерево, как оно вновь поднимается — сплошное несчастье. И рынок есть — Манаус ведь ввозит все продукты, причем очень дорого. Здесь можно кормить скот травой одних плавучих островов, причалив их к берегу. Но край не развивается по трем причинам: отсутствие рук, техники и капиталов. Приезжайте сюда, шлите добровольцев, правительство отдаст землю по одному крузейро за гектар. При условии, что возьмут обязательство ее обрабатывать. (В мечтах я уже видел себя собственником тысячи гектаров джунглей за семь франков.) Кстати, вы ездите но стране? Тогда непременно поезжайте взглянуть на мои сахарные плантации в Разориньо!» И — патетично: «Всякий цивилизованный человек ищет наслаждения в охоте, ловле рыбы и мечтах — здесь все это дается бесплатно…»

Никак не могу привыкнуть к маниоковой муке. Этот грубый порошок, который бразильцы добавляют ко всем своим блюдам — мясу, рыбе, бобам и рису, — сушит рот, язык делается шершавым, и не покидает ощущение, что я жую опилки. Тем более что я знаю: в нем отсутствуют витамины и калории, так что есть его бесполезно. Пробую пиракуру — самую употребительную из 521 разновидности рыб амазонского бассейна. Круглое туловище, черное к спине, с красными пятнами, особенно густыми на хвосте, — она доходит до двух метров в длину и тянет до 80 килограммов. Благодаря ей люди здешних берегов получают протеины, рыба спасает тысячи жизней. Белое, слегка розоватое мясо подается приправленное перцем и острым соусом. Сушеное, оно имеет пряный запах и долго сохраняется. Из ее костей по всей Амазонии, где скобянка — дефицит, делают скребки для маниоки. Скелет рыбы, усеянный короткими и твердыми шипами, находит себе множество применений в хижинах.