От легенды до легенды (сборник)

Она наверняка надеялась, что оказавшийся щелкопером гость отвлечется на тетку или банкира, но Поль отнес чашку и вернулся.

— Вы имеете что-то против нашего брата-журналиста?

— Нет, с чего бы… Просто вы пишете в «Бинокле».

— Значит, вы полагаете неприличным именно это?

Дочь выручил подошедший с рюмкой ликера отец. Маркиз казался слегка рассеянным, но, насколько Дюфур успел понять, это было его обычным состоянием.

— Ну, — доброжелательно осведомился хозяин дома, — о чем здесь говорят?

— Мадемуазель осуждает «Бинокль».

— Влияние де Шавине. — Де Мариньи внимательно и печально взглянул на дочь. — Если барон станет центристом, чего я бы не исключал, Эжени осудит «Мнение», хотя вряд ли по доброй воле его развернет. Женщины — восхитительные существа и такие убежденные… Моя дочь не сомневается, что легитимисты правы, хотя в чем именно, она не представляет. Моя невестка обижена на все газеты потому, что об отставке брата никто не сообщил так, как ей бы хотелось.

— Это было бы трудно, — не выдержал Дюфур.

— Пожалуй. — Маркиз аккуратно поставил пустую рюмку на столик. — Вы читали «Войну мышей и лягушек»? В наше время и те и другие выпускали бы свои газеты и имели бы фракции в парламенте. Вы согласны?

— О да!

— А теперь прибавим к этому басню. «Республика лягушек все росла…

— …и под конец, увы, к анархии пришла…»[115] — подхватил газетчик. — Вы имеете в виду претензии к… м-м-м… Ужу?

— Я решил заказать полдюжины бюстов для библиотеки в Кленах и городской гостиной. В случае, если кто-то их разобьет, у меня будет замена. Мой управляющий и кюре говорят, что пора делать запасы. Вы следите за моей мыслью?

— Стараюсь. — Поль был честен: угнаться за мыслями хозяина дома было непросто. — Мадемуазель, если я правильно понимаю, ваш батюшка имеет претензии к нынешнему Кабинету.

— Разве? — Хозяин дома по-птичьи склонил голову к плечу. — Неужели так трудно понять, что мне не нравятся имитации, а нам взамен одного басконца навязывают двух поддельных.

— Папа! — несчастным голосом произнесла Эжени. — Мсье — журналист, он может…

— Прости, курочка, но я скажу. — Маркиз поискал глазами лакея, и тот тотчас подошел. — Коньяка. Мне и мсье. Я отнюдь не поклонник басконца, однако когда из неординарного, но человека делают нечто сверхъестественное, это отдает язычеством. Я не желаю ни возносить хвалы кумиру в берете, ни прятаться под стол от вездесущего монстра.

— Тогда, — решил разобраться Дюфур, — для чего вам бюсты?

— Это пока еще копии с прижизненного изображения. Был человек как человек. Не из лучших, но без него я бы сейчас кромсал кожи и делал из них сбрую, а с учетом всех этих паровозов мне бы грозило банкротство. И это в лучшем случае. Мы могли вообще не родиться или родиться подданными алеманов…

Подошел лакей с подносом. В бокалах оказалась «Гордость императора», что сделало разговор еще более занимательным.

— Когда я последний раз пробовал этот напиток, — улыбнулся Поль, — на бутылке было написано «Адель».

— Видимо, — предположил маркиз, — в следующий раз нас обяжут считать Йонну левым притоком Сены. Удивительная нелепость. Курочка, не смотри на меня так. Я прекрасно помню, о чем мы говорили. Нельзя приписывать человеку способность порабощать волю и мысли себе подобных и прозревать будущее на сорок лет вперед или, если угодно, отдавать ему роль Провидения. Если же это происки дьявола, то бороться с ними дело церкви, а она басконца благословляла, причем неоднократно. Вы читаете «Мнение»?

— Только в случае крайней необходимости.

— Фельетон, где они увязывают принятие Конвентом Первой Республики закона о гражданстве с завоеванием Империей Алможеда и разделом Этрурии, — не что иное, как нелепость — для людей просвещенных — и святотатство — для приверженцев религии…

— Барон де Шавине! — провозгласили от дверей, и мадемуазель вспыхнула. Все стало бы ясно даже без намеков маркиза и репортеров светской хроники, которых Поль, получив приглашение, как следует расспросил. Журналист повернулся навстречу вошедшему депутату, уже целующему руку хозяйке дома. Де Шавине что-то говорил — видимо, извинялся за опоздание; он был элегантен и, увы, недурен.

— Но вы так и не рассказали о капитане де Мариньи, — напомнила о себе Эжени, и опять чуть громче, чем следовало.

— Он предпочитает называть себя Пайе и категорически отказывается быть «де». Ваш родственник заметно выше только что вошедшего господина, у него темные волосы и зеленые глаза, он отличный наездник и еще лучший стрелок…