От легенды до легенды (сборник)

— Сколько я буду… отсутствовать? — Будучи парламентским корреспондентом, Руссель усвоил ряд парламентских ужимок, в том числе и многозначительные паузы.

Жоли вдохнул аромат кофе:

— Патрон не возражает, если ты возьмешь супругу и дочерей.

— Какого… Что я стану делать в Тольтеке?

— То же, что Дюфур делал в колониях. Собирать материал. Побольше суеверий, креолок, ягуаров с жерараками, и не забудь эту чертову ящерицу — она родом как раз из тех краев. То, что будешь присылать, должно читаться как роман. Что до Трансатлантидской компании и канала… Если Кабинет устоит, продолжим прежнюю линию, нет — распишешь, как ты шаг за шагом убеждался в том, что имеет место грандиозная афера, намекнешь на попытки подкупа, возможно, на покушение, но все это потом.

Теперь ты… Повторишь свой трюк с Гарсией, то есть взглянешь на алеманский узел с неожиданной стороны. Аксумской. К вечеру нужна хвалебная статья о Легионе и о том, что тебя тревожит ситуация в Хабаше. Заодно набросай проект запроса, его подаст твой бывший секундант — разумеется, от своего имени. Сейчас это не прозвучит, зато потом нам будет что напомнить и публике, и Кабинету. Любому. А теперь, дети мои, спросим коньяка.

— О да, дело стоит… — Поль выдержал парламентскую паузу, — «Адели» трехлетней выдержки.

— Особенно если учесть, что ультиматум по большому счету «вырос» из дела Гарсии.

Поль мог возразить, что ультиматум прежде всего вырос из желания премьера остаться таковым и очередной развязанной радикалами газетной кампании. На сей раз Маршан поднял на щит Иль и угадал. Галльский петух возжаждал вырвать перья алеманскому орлу, и глава Кабинета проявил любезную избирательскому сердцу жесткость.

— Увы, — с чувством произнес Дюфур, — война с «Гордостью императора» без оснований для «Гордости Республики» чревата просто войной.

— Неплохой подзаголовок, но преждевременный.

Жоли слегка шевельнул пальцами, и помнящий вкусы постоянных клиентов Жерар вытащил из-под прилавка небольшую бутылку темного стекла.

* * *

Поезд прошел в четырех лье от дома, в котором капитана Пайе, скорее всего, уже никто не ждал, и остановился на станции Гран-Мези. На перрон вышли несколько пассажиров третьего класса и ехавшая в одном вагоне с Анри пара — костлявая дама и румяный круглолицый господин. Дождь прекратился, но везде стояли лужи, в которых плавали последние листья умирающего года. Привыкший к теплу легионер поежился и указал подбежавшему носильщику на два небольших чемодана.

— Мсье желает фиакр?

— Да, — подтвердил Пайе и уверенно направился в конец перрона, немало удивив носильщика, полагавшего загорелого офицера чужаком.

Кучка приехавших высыпала на привокзальную площадь — маленькую и все равно тонущую в сером тумане. Пассажиров поджидало несколько открытых экипажей, гордо именуемых здесь фиакрами.

— Пти-Мези.

— Это стоит экю.

Дорого это или нет, Пайе не понял, он забыл и здешние цены, и здешнюю осень. Кучер хлестнул гнедую с белыми бабками лошадь, показавшуюся после сухоногих горбоносых хасутов толстухой. Зацокали по булыжникам подковы, затарахтели колеса, но это продолжалось недолго: за стоящим в лесах собором цоканье сменилось чавканьем — дорогу в Пти-Мези так и не удосужились замостить. Анри поднял воротник.

Пайе де Мариньи перебрались в Мези, когда будущему кокатрису исполнилось десять; в двенадцать его отправили в пансион, и в первую же зиму умер дед. Потом были кавалерийская школа, год в гвардии, не состоявшаяся по милости начальства дуэль и просьба о переводе в Легион. Строптивого внука строптивого деда отпустили с радостью, а он с радостью уехал. Анри посылал домой деньги, писал короткие письма и получал еще более короткие ответы; о доме он не тосковал, как не тосковали ле Мюйер и болтун-доктор. В Легион шли, верней, уходили те, кому по тем или иным причинам не хотелось оглядываться.

— Пти-Мези, мсье.

— Теперь налево и прямо.

Гран-Мези за время отсутствия Анри оброс фабричными трубами и превратился в город, Пти-Мези так и остался деревней. Фиакр подкатил к кирпичному дому, почти скрытому очень высокой живой изгородью. Выросшему в усадьбе Анри новое жилище долго казалось лачугой, но это был крепкий дом, окруженный отличным яблоневым садом. Дед начал делать сидр и немало в этом преуспел, но пить было некому, и генерал стал продавать его местному трактирщику. Бабушка пришла в неистовство, а дед смеялся и спрашивал, в ком из них двоих течет крестьянская кровь.

— Благодарю, мсье. Мне подождать?

— Нет.

Бабушка оказалась жива, хоть и не покидала спальни, по-прежнему обтянутой вывезенными из проданной усадьбы фламандскими шпалерами. Портьеры были задернуты, но в комнате горели свечи. Желтоватые отблески уютно плясали по неимоверно большим цветам и фруктам, среди которых резвились изображавшие пастухов и пастушек господа в париках. Анри смотрел на них, потому что боялся взглянуть на кровать.

— Теперь ты похож на де Мариньи. — Голос мадам Пайе утратил былую звонкость, но она не шептала и не задыхалась. — Вне армии и войны мужчина гниет. Ты следуешь в Иль?