От легенды до легенды

— Не печалься, — прошептала она. — Пройдет зима, расцветут нарциссы, и мы вернемся сюда. Ты вновь увидишь звезды и услышишь пение ручьев. И ты привыкнешь, обязательно привыкнешь, прежде чем настанет твой день увидеть солнце.

Она ласково коснулась его щеки и ушла вслед за братом. Перси медлил, глядя на теплый свет далекого окна, и колокольчик дробил ночь серебряным звоном, отпевая прежнюю жизнь.

А сквозь толщу камня чудилось тяжкое биение пульса.

Морбрад спал. Сон его был крепок, но отнюдь не вечен.

И придется быть начеку. Кто знает, что он задумает…

Если проснется.

Когда проснется.

Алесь Куламеса Ярдань

— Нет! — Могучий кулак Мартына обрушился на стол, заставляя подпрыгивать посуду и хлеб. — Нет! Нет! Нет! Чтоб я сдох — нет!

— Тата! — всхлипнула Наста. — Ну пожалуйста!

— Не позволю! — грохотал Мартын.

Он заметался по хате, хрустя половицами. На пути оказался табурет, мужик сбил его и даже не заметил.

— Холера! С кем угодно могла, хоть с городским! Нет же, выбрала этого! Этого!

— Мартын! — взвилась Акулина.

— Не отдам ее за Митьку, слышишь? Не отдам! Не проси — не будет ей моего отцовского благословения! Не будет! Чтоб меня волки загрызли, если я вру!

— Татка!

— Цыць! Молчи, дуреха! Зашибу!

— Мартын!

— И ты цыць! Сговорились! Я сказал — не будет того!

Наста зарыдала в голос и бросилась на двор, не прикрыв головы платком, едва попадая руками в рукава кожушка.

Мартын пробежал от печи до стола и обратно, замер среди комнаты, тяжело дыша.

— Зря ты так. — Акулина не смотрела на мужа, расправляя складки передника на коленях.

Тот промолчал, тоже не глядя на жену. Та выждала еще немного, слушая, как трещат дрова в печи, и продолжила:

— Митька — добрый хлопец. А Настачку нашу любит. Опять же семья у него хорошая, работящая. Брат вот на поезде робит в Орше.

— Я знаю. — Мартын поднял опрокинутый табурет, поднес его к столу, уселся. Положил руки на столешницу. На жену все так же не смотрел.

— Им с Настой хорошо будет, — увещевала она. — Он и в приймы к нам пойти может. Будет кому помогать тебе с хозяйством. Ты ж знаешь, он тебя слушаться будет. Что скажешь, так и сделает.

Мужчина откусил заусенец на большом пальце правой руки и промолчал.

Акулина дотронулась до локтя мужа:

— А Язэпка…

Ее голос надломился, в глазах заблестели слезы; плечи Мартына всколыхнулись, будто ветер прошелся по верхушкам тутошних сосен.

Женщина протерла глаза уголком передника и закончила:

— Митька тогда плыл, как мог быстро. Не виноватый он. Да и правду сказать — каждый год кто-то топнет. Река же…

Мартын стиснул кулаки так, что руки задрожали от напряжения, и сказал глухо, глядя перед собой:

— Нечего было звать Язэпку с собой. Тогда бы и плыть не пришлось.

— Мартын…

— Нет. Вот тебе мое слово — не дождется он. Сгубил моего Язэпку — а теперь на дочку глаз положил. Ирод!

— Мартын…

— Все.

Он махнул рукой и пошел в сени. Накинул кожух, шапку и вышел на двор. Плюнул с досады и принялся чистить двор от снега, что валил с обеда.

Где-то недалеко раздавались сдержанные, будто задушенные рыдания Насты.

Мартын знал, где она, — за пуней спряталась, по своему обычаю. Но он стискивал зубы и только шибче махал лопатой. Оно хоть и не спасало от горькой пустоты в груди, но хотя бы занимало руки.

Только раз остановился передохнуть. Оперся на лопату, обвел взглядом двор, постройки, хату, вздохнул тяжко — кому ж все останется, когда Язэпки нету? — и снова принялся за снег.

Так и кидал, пока не стемнело.

* * *

— Чего так долго? — Тарас недовольно тряхнул головой. Шапка сползла на глаза, и мужик, ругнувшись, поправил ее. — Измерзлись все!

Мартын буркнул неразборчиво, махнул рукой позади себя. Тарас и Пилип бросили в сани пешни, лопаты и остальное, но садиться не стали.

— Пешком отогреемся, — коротко пояснил бирюковатый Пилип.

Мартын легонько хлопнул вожжами по крупу лошади, тронул сани.

— Ты чего смурной такой? Сватовство не заладилось?

— Отстань, ну. Чего лезешь?

— Будет тебе, Мартын! И так один сыч есть — ты еще туда же подался. Дорога ведь, как не почесать языками?

До реки ехать было недалеко — две версты всего. Укатанный шлях тянулся к ней, будто конь к воде, а потом резко поворачивал и не торопясь шел вдоль, до самого полустанка, и дальше.

— Добрый снег, — болтал Тарас. — Ух, покос тут будет — сказка. Я так решил — с этого раза точно продам воза два — а то и три! — куплю своим девкам по сапожкам.

— Где ж ты такие возы найдешь, чтобы с каждого — да по паре сапог?

— Что бы ты, Мартын, понимал в торговле! Я такую цену возьму, что еще и на самовар останется.

— Ну-ну!

— А то!

Пилип молча шел рядом.

На полпути встретили Митьку. Его дровни, заваленные лапником и сучьями, бодро тянула упитанная лошадка. Сам парень шел рядом.

— День добрый. — Митька остановился и, заметно робея перед Мартыном, стянул шапку. — На реку?

— И тебе, хлопец, — отозвался Тарас. — Лешего обокрал, что ли?

— Да так. — Юноша неопределенно пожал плечами.

Тарас кивнул ему, скупясь на слова.

Мартын же нарочно отвернулся, показывая Митьке затылок.

Разминулись.

Митька сплюнул, дернул лошадь за уздцы и пошел своей дорогой.