От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке

Дипломат. Но на деле, во-первых, там сидели некомпетентные люди, зашоренные идеологией, своим прошлым, устаревшим опытом. Во-вторых, главное, чем они были заняты, — следили друг за другом. В-третьих, остальное время у них уходило на внутренние проблемы. Им было не до Ближнего Востока. Я убежден, что на всем протяжении существования Советского государства не было целостной концепции ближне— и средневосточной политики.

Автор. Ваше мнение не бесспорно. Были же активные действия…

Дипломат. Там-то мы и наломали дров — как в Турции и Иране после войны. Это и отбивало охоту к активности. Та система координат, в которой работали МИД и другие внешнеполитические ведомства командно-административной структуры, предопределяла их пассивность, оппортунизм. Это было их внутренним качеством. Они всегда шли за событиями. Мы никогда не могли упредить этих событий, поскольку механизма принятия решений у нас — я думаю, что сейчас это не секрет, — просто не было.

Автор. Механизм был, другое дело, что несовершенный, очень медленный, неадекватный событиям и проблемам.

Дипломат. Нет! Была чисто бюрократическая функция. Была видимость принятия решений, которая удовлетворяла отдельные звенья нашего аппарата, поскольку снимала с них ответственность. У нас высшим классом считалась полная безликость документов. В любом случае проходило то, что никому ничем не грозило, со всеми «ляпами», к которым добавлялись все новые и новые «ляпы», вписанные красным карандашом все более высокими, все более некомпетентными инстанциями. Судорожные попытки специалистов учесть изменения обстановки, предложить какие-то упредительные меры сталкивались с бюрократическими интересами внешнеполитических кланов в ЦК, МИДе, КГБ, Министерстве обороны. Главная их задача состояла в том, чтобы ничего не менять, воспроизводить старые, «испытанные» решения так, чтобы в будущем не пришлось слишком напрягаться. Об этом не говорили вслух. Публично — все наоборот. Но это было основной, стартовой позицией для выработки любого решения. Мы доходили до такого цинизма, что подготавливающийся документ — даже итоговые политические коммюнике, декларации, которые в какой-то форме должны выражать концепции двусторонних отношений, — должен был получиться наиболее безликим. У нас даже был профессиональный термин такой — «капуста». В эпоху «застоя» никто бы тебе в коммюнике не пропустил свежей фразы, если бы ты в черновике не нарезал цитат — «капусты» — из предыдущих коммюнике с указанием источников. Притом всем фактически было наплевать, из каких коммюнике.

Так создавались документы якобы важного политического значения. Видимость деятельности, а не подлинная деятельность, видимость политики, а не политика, то есть иллюзия дела, «зазеркалье». Ведь, например, наши внутриэкономические решения были точно такими же: набор фраз, которые не отражали реальности и были предназначены для заклинаний на партсобраниях и передовых статей. Возьмите систему договоров, которая появилась при брежневском правлении и которой мы сами себя утешали. Когда мы почувствовали, что на Ближнем Востоке и в Африке зародилась тенденция, прямо противоположная той, что была в начале 60-х годов (то есть происходили ориентация на Запад, развитие капиталистических отношений, отход от близкого сотрудничества с нами), то попытались сдержать этот процесс чисто бюрократическими методами — бумажными.

Автор. Вы не совсем правы. Если на Ближнем Востоке с начала 70-х эта тенденция проявлялась все четче, то в Африке тенденции 60-х годов временно приобрели кое-где как бы второе дыхание.

Дипломат. Хорошо. Я имею в виду прежде всего арабские страны. Мы подписывали договоры, чтобы зафиксировать хотя бы статус-кво, на бумаге не допустить понижения отношений. Вместо того чтобы предпринимать конкретные практические шаги, чтобы менять нашу политику, чтобы отойти от концепции «ни войны, ни мира», которая, так сказать, де-факто все-таки определяла наши действия на Ближнем Востоке в 60–70-х годах, вместо того чтобы творчески найти какие-то рычаги, за которые можно было уцепиться, мы просто реагировали бюрократически. Договоры были, конечно, мертворожденными. Более того, во многих случаях, как, например, в Египте, они нанесли ущерб. Это был обман, это был самообман. Поскольку они фиксировали, как по-немецки говорится, plusquamperfectum — давно прошедшее время. Мы реагировали на события всегда в рамках аппаратной логики. То есть в любом конфликте, который возникал помимо нашей воли в той или иной ближневосточной стране, нашей первой задачей было восстановление статус-кво, чтобы не подпортить отчеты соответствующих ведомств, посольства и так далее, быстренько вернуть все на старые рельсы.