От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Изучая историю Ездры и создания Священного Писания, я решил посетить город, где все это происходило[179]. Иерусалим ориентирован вертикально не только потому, что выстроен на холмах. Здесь все громоздится поверх чего-то другого: люди, религии, воспоминания, эпизоды истории. Но, в отличие от Ниневии и других разрушенных древних городов, здесь все слои живы. Подойдя к Старому городу, я прежде всего увидел внушительную стену, которая окружает его. Чтобы попасть внутрь, пришлось миновать одни из больших крепостных ворот, после чего я оказался в лабиринте узких улочек. В тех редких случаях, когда передо мной открывался широкий обзор, я мог видеть самые разные флаги, развевавшиеся на зданиях повыше: различные группы извещали о своем существовании и обозначали территорию. Я проходил мимо множества церквей неведомых христианских сект, обосновавшихся здесь. Via Dolorosa, Страстной путь, которым Христос шел на Голгофу, оказался обозначен с указанием всех стояний. Куда ни глянь – руины римской эпохи. Точка фокусировки различных религий – Нагорный храм, на верхнюю часть которого претендует ислам, а на нижнюю, Стену Плача, – иудаизм.

Город строился не только ввысь, но и в глубину. В его земле перемешаны многие слои фундаментов, подвалов и туннелей. Я посетил город в июле, когда воздух на улицах сух и обжигающе горяч, но чем глубже я спускался, тем более сырым казался воздух. В конце концов, спустившись по очередной лесенке и пройдя по туннелю, я услышал звук падающих капель и увидел перед собой водоем.

Наличие воды, бесспорно, было одной из причин, по которым за Иерусалим на всем протяжении его истории шла ожесточенная борьба. В этих засушливых землях вода – наивысшая драгоценность. В Иерусалиме, возникшем среди пустынь, должна была казаться странной и даже невероятной легенда о потопе, хорошо понятная всем обитателям Месопотамии, лежащей между двумя могучими реками.

Но одна лишь потребность в воде не объясняет повышенную концентрацию религий и народов, давно и яростно претендующих на одно и то же место. Знакомясь с историей Иерусалима, я понял: идея Священного Писания не только родилась в этом городе, но и наиболее ярко продолжала проявляться впоследствии. Всех этих людей влекло сюда, придавало этим холмам беспрецедентное значение не что иное, как концентрация в единой географической точке целого ряда священных писаний, начиная с древнееврейской Библии, за которой последовали Новый Завет и Коран.

Возможно, Иерусалим – наилучшее место для изучения эффектов действия священных текстов, но затронут ими оказался далеко не он один: ведь с эпохи Ездры мы обитаем в мире, подвластном священным писаниям. Священные писания – комплекс фундаментальных текстов, которые в совокупности создают единство культуры, повествуют о корнях и предназначении и соединяют культуры с отдаленным прошлым. Но вдобавок к этим общим свойствам основополагающих текстов Священное Писание обязательно связано с поклонением и повиновением. Это верно не только для так называемых религий Писания – иудаизма, христианства и ислама, – но и для других культур, например для сикхов, поклоняющихся записям в храмах, или буддистов, записывающих свои краткие священные сутры на статуях.

Бывает, что эти священные тексты держат культуры в заложницах у древних идей, накрепко привязывают их к прошлому, к буквальному прочтению текста. Такое положение можно назвать текстуальным фундаментализмом. В наибольшей степени тяготеют к текстуальному фундаментализму, пожалуй, религии Писания – иудаизм, христианство и ислам. Но и все прочие религии, основанные на священных текстах, в тот или иной период своей истории проходят через всплески текстуального фундаментализма. При этом он не ограничен собственно религиозными текстами. Вокруг конституции Соединенных Штатов, современного фундаментального текста с сакральным оттенком, постоянно вьются толкователи, претендующие на понимание текста в точном соответствии с его первоначальным значением и взглядами авторов. Точно так же дело обстоит и с другим основополагающим текстом нашей эпохи, «Манифестом Коммунистической партии». Безошибочно определить, что текст является священным, можно по наличию привилегированной группы читателей, уполномоченных истолковывать его. Таковой могут являться хоть избранные религиозные деятели, хоть Верховный суд США. (Порой я думаю о своей профессии, литературоведении, как об отрасли таких официальных толкователей, хотя наше влияние заметно слабее.)

Текстуальный фундаментализм покоится на двух противоречивых предположениях. Первое утверждает, что текст точен и его изменения недопустимы. Второе признает, что текст нуждается в истолковании, но полномочиями для этого наделяет лишь ограниченную привилегированную группу[180]. При виде того, до какой степени текстуальный фундаментализм развивается почти в каждой культуре, обладающей литературой, я задумался: не может ли он быть неизбежным побочным эффектом литературы, ее темной стороной? И как от него защититься?