От лица огня

— Я поищу.

Они остановились на углу Дома культуры.

— Давай. Поищи, — Илья хлопнул Толика по спине так, что тот чуть не потерял равновесие. — Ну, прощай.

— Будь здоров, — бросил Толик и пошел, почти побежал к Арсенальной площади. Что сказал ему Гольдинов? Ничего не сказал. Обычный пустячный, минутный разговор, но Толика колотило от злости, и где-то в глубине, в придонном иле сознания, к злости присасывался страх. Почему его планы рушатся, как только появляются жиды? Почему так?

Толик оглянулся. Гольдинов заходил во двор рядом с Домом культуры, через проход между двумя трёхэтажными домами.

Патрули на площади только что разошлись. Немцы не спеша уходили вдоль заводской стены по бывшей улице Кирова, а венгерские солдаты стояли у памятника Январскому восстанию и обсуждали пушку, установленную на постаменте.

— Идите со мной, — подбежал к ним Толик. — Комм мит мир. Там юде. Гросс юде.

— Гросс юде? — рассмеялись солдаты, перебросились парой фраз на венгерском и отвернулись. Замечать его они больше не желали и совершенно точно никуда не собирались уходить от памятника. Толик отступил на шаг, словно ещё рассчитывал, что венгры передумают, коротко выдохнул и побежал догонять немецкий патруль.

Толик всегда опаздывал, и ему редко везло. Почему-то именно так обычно обходилась с ним судьба, но в этот раз он успел.

Когда немецкий патруль вошёл во двор, Гольдинов был еще там. Он стоял у крыльца, о чем-то говорил с немолодым, крепко уже облысевшим мужчиной и на патрульных сперва посмотрел безразлично, но, заметив за их спинами Толика, всё понял. На простой деревянной скамейке рядом с крыльцом, расстегнув зимние пальто, повернув лица к солнцу и прикрыв глаза, сидели две женщины, остальное же пространство двора оставалось пусто и безлюдно. Застенчиво зеленели первой листвой деревья, и тишина стояла такая, словно двор этот был не в центре большого города, словно не существовало никакого города вообще, ни в этом времени, и ни в любом из возможных, и других людей, кроме этих, замерших на последнем краю тишины, тоже не было.

Гольдинов сделал шаг навстречу патрулю и рассмеялся. Толик не знал, смеялся ли он над немцами или над ним, может быть, над собой или над чем-то, что знал он один, но, услышав его смех, начальник патруля схватил себя правой рукой за бок, нащупывая кобуру. Семенивший за ним Толик только тут ужаснулся и спросил себя: что же я делаю? Навалившийся ужас, густой и липкий, навсегда сохранил в памяти Толика космическую тишину двора, смех Гольдинова, стоявшего перед ним, и пальцы немецкого офицера, ложившиеся на рукоятку пистолета.

4.

Вечером к доктору Иванову приехал штурмбаннфюрер СС Шумахер. Начальник киевского гестапо и криминальной полиции предпочитал гражданскую одежду; в мундире СС Иванов видел штурмбаннфюрера только однажды. Таких костюмов у бывшего замначальника санотдела украинского НКВД не было никогда, никто из его знакомых не носил ничего похожего, да и в советских фильмах актеры, игравшие иностранцев, одевались куда проще.

Портной, у которого последние тридцать лет заказывали одежду Шумахеры, был виртуозом швейного дела, работал безупречно, а умение носить костюмы старого портного со сдержанным изяществом доктор права Ганс Шумахер перенял у отца. И на прежних местах службы — в Берлине, в Дюссельдорфе, в Вене, безупречный стиль выделял Шумахера среди офицеров полиции, но в Киеве он казался человеком из мира настолько далёкого и совершенного, что сложно было представить, каким течением судьбы занесло этого элегантного тридцатипятилетнего мужчину в нищету и мрак оккупированного города. Шумахер и сам чувствовал себя небесным светилом, вдруг оказавшимся на ложной траектории. Его обязанности в городе, природа которого казалась штурмбаннфюреру прекрасной, архитектура — безобразной, а население — чудовищным, включали поимку и уничтожение евреев и борьбу с партизанами. Он отвечал за организацию казней, вводил современные, бескровные методы ликвидации нежелательных элементов — предпочитал газенвагены, участвовал и в расстрелах — работа есть работа. Шумахер не говорил своему руководству, что через однокашников из Боннского университета, работавших в Главном управлении имперской безопасности, подыскивал место в Берлине. Ответы друзей обнадёживали, глава киевского гестапо ожидал перевода в столицу Рейха не позже июня.