От лица огня

— Вы знаете, куда пришли? — спросил он и привычно окинул взглядом собеседницу. В эту минуту Мальков был ей почти благодарен за то, что избавила его от часа, а то и двух часов допроса. Она одевалась, как многие в городе: сапоги, тёплые рабочие штаны, телогрейка, на плечах — платок. Если бы Терещенко не сказала, что не была в оккупации, следователь понял бы это сам, так отличалась она от ушедшей только что Красницкой. В её взгляде была усталость, может быть, и надежда, но того безмерного страха, что окаменел в глазах Красницкой, у Терещенко он не видел.

— Мне сказали, что здесь расследуют… — Терещенко запнулась, подбирая слова.

— Здесь собирают свидетельства и расследуют преступления фашистов. Свидетельства — вы понимаете, что это значит? Информацию о том, что вы видели своими глазами.

— Летом сорок второго в Киеве пропал мой муж, — твёрдо сказала Терещенко. — Я хочу знать, что с ним случилось. Если он погиб, то это преступление, и его нужно расследовать.

— Конечно, — согласился Мальков. — Если погиб. И если в Киеве. Но вас тут не было, вы этого наверняка знать не можете. А у нас только доказанных и подтвержденных убийств, с которыми нужно работать срочно — сотни тысяч. Бабий Яр — больше ста тысяч, Дарница — семьдесят тысяч, Сырец — двадцать пять. Это же население целых городов. А ещё десятки мест по Киеву, где расстреляны сотни человек — Кирилловская больница, Лавра, Лукьяновка.

— Да, наверняка я не знаю. Но у меня есть доказательство, — она положила на стол свёрток.

— Хорошо, — Мальков отодвинул свёрток, не разворачивая. — Рассказывайте. Коротко.

Работа следователя — слушать и делать выводы, он движется от предположений к уверенности, но в этом случае сомнений у Малькова не было, а уверенность к концу недолгого рассказа Терещенко только окрепла.

— Из какого города отправил письмо ваш муж? — на всякий случай переспросил он. — Из Старобельска?

— Да.

— И письмо с вами?

— Нет. Документы пропали уже здесь, во время бомбёжки переправы. И письмо, и его фотография.

— Ладно, это не так важно.

Этого боксёра в Киев, скорее всего, отправило Первое управление. Весной сорок второго года оно, кажется, размещалось в Старобельске. На письмо стоило глянуть, возможно, между строк и проскользнул бы намёк, что-то, понятное Малькову и пропущенное родственниками. Но на нет — суда нет, и следствия нет тоже. Вмешиваться в дела чужого управления Мальков не стал бы ни за что. Терещенко он всё объяснил иначе.

— Тут важно, что ему поручили задание. Он ведь так сказал?

— Да. Он написал, что идёт с заданием в К., значит, в Киев.

— У нас задания случайные люди не раздают. Кто его отправил, тот и должен выяснить, где он и что с ним.

— Я тоже так думаю, — обрадовалась Феликса. — Но как мне узнать, кто это был? К кому обращаться?

— Вас найдут. Как только всё узнают, сразу найдут и сообщат. Ждите, — уверенно пообещал следователь. — Всего хорошего. Мне сегодня ещё отчёт писать.

Последние слова он произнес с виноватой интонацией, зная, что люди чутко реагируют на проявления человеческого в офицерах НКВД. Мальков не задумывался, почему так, но часто этим пользовался.

— И пакет свой не забудьте.

2.

Из здания военной комендатуры Феликса вышла огорчённой и недовольной собой. Она не сумела объяснить этому лейтенанту, что расследовать исчезновение Ильи нужно немедленно. Человек не мог пропасть без вести, то есть бесследно, в городе, тем более не мог пропасть Илья, которого в Киеве в лицо знало множество людей. Это ведь не лес, не болото какое-нибудь. Он был здесь, приходил к Терентьевой, значит, и другие могли его видеть, значит, искать следует именно сейчас и не откладывать, пока не разбросало тех, кто ещё оставался.

Ей не понравилось, что Мальков заговорил о сотнях тысяч убитых в Киеве. Следователь словно прикрывался ими, не желая заниматься делом Ильи, но и возразить ему Феликса не могла. Судьба одного никак не перевешивала судьбы этих тысяч, расстрелянных здесь же, рядом, по всему городу. Тут где ни встань, где ни пройди — погиб человек. На Арсенальной, перед комендатурой, наверняка кого-то тоже убили, добавив безымянную единицу к тем тысячам. Раз нет свидетельства, то нет и имени, есть только холодные цифры.

По городу то и дело прокатывались слухи о задержаниях и казнях киевлян, соучастников убийств. В ноябре арестовали, а в декабре судили и повесили троих из тех, кто ещё в сентябре сорок первого на Подоле забил палками и закопал в сквере семерых евреев. Остальные куда-то пропали, а эти жили в прежних квартирах, никуда не делись и все два года ходили через сквер по своим делам. Их повесили на том же месте, в том же сквере. Так выглядела справедливость в Киеве, в конце сорок третьего года. Феликса не думала, чем для неё обернётся справедливость, она только хотела узнать судьбу Ильи.