От лица огня

Зиму она проработала на Крещатике, разбирала завалы взорванных зданий, сортировала кирпич. Битый вывозили, целый складывали возле Крытого рынка и оттуда отправляли на стройки. За день работы платили 750 рублей, одна буханка хлеба в Киеве стоила 300. Феликса с дочкой по-прежнему жили в казарме, комнату для них ещё не нашли. Она искала дополнительную работу, была готова, как в Молотове, преподавать физподготовку и успела договориться с артиллеристами. Перевод артучилища из Кургана намечался на май — ждать оставалось недолго.

В апреле политотдел Киевского военного округа собрал спортсменов, уже вернувшихся в город. Многие из них не виделись с лета сорок первого, а казалось, со времен полузабытой позапрошлой жизни. Тем удивительнее было встретить в этом новом, непривычном, разрушенном и суровом городе людей, которых память никак не связывала с войной. Одних Феликса едва помнила, других не могла вспомнить вовсе, но сразу, ещё издалека, увидела и узнала Катю Адаменко. Они уехали из Киева почти одновременно и с тех пор ничего не слышали друг о друге. Как и Феликса, Катя оказалась в эвакуации одна с ребёнком, как и Феликса, осталась без мужа, только Илья пропал, а муж Кати погиб. Никогда они не были близкими подругами, зато часто оказывались соперницами на беговых дорожках, выходили на старт, чтобы вырывать друг у друга победу. Удивительно, но именно появление Кати стало для Феликсы знаком наступления жизни, в которой уже не будет места войне. Если всё сложится хорошо, они обязательно встретятся и на республиканских стартах, и на союзных.

Для этого, как оказалось, всех и собрали. С сорок четвёртого года в стране вновь начали проводить общесоюзные спортивные первенства. В Киевском военном округе решили подсуетиться, пригласить лучших в городе, пока главный конкурент, милиция, будет раскачиваться, и искать средства. Но и тех, кого смогли найти в Киеве, оказалось ничтожно мало. От киевского футбола, без которого невозможно было представить довоенные чемпионаты, не осталось ничего. Историю с матчем динамовцев против немецких зенитчиков в сорок втором пересказывали по-разному; ещё во время оккупации она стала легендой, но легенда играть не может, а на кубок страны требовалось выставить команду.

Разбросанные по фронтам, воевали тяжелоатлеты и боксёры, поэтому в актовом зале штаба Киевского военного округа сидели девушки. О судьбе Сапливенко слышали мало, и выяснить было не у кого. Из тех, кого хорошо помнили по довоенным стартам, сколотили сборную округа, и эту команду теперь отправляли за город, в Пущу-Водицу, тренироваться перед летними соревнованиями.

Новость казалась замечательной, но Феликса не могла уехать из города, ей не на кого было оставить дочку, а взять Тами в Пущу-Водицу никто бы не позволил. Что ж, если она нужна Киевскому военному округу, то пусть округ ей поможет, решила Феликса. После собрания она подошла к организаторам и попросила машину отвезти дочку в село к родителям.

4.

Весной сорок четвёртого года Киев только начинали восстанавливать, и хотя завалы на разрушенных улицах ежедневно расчищали сотни людей, было достаточно беглого взгляда, чтобы увидеть, как мало сделано. Но когда штабная эмка выехала на шоссе, соединявшее Киев с Белой Церковью, Феликса поняла, до чего же огромную работу проделали зимой киевляне. За городом казалось, что бои прошли не полгода назад, а закончились только что. По обочинам истерзанного гусеницами, разбитого воронками от артиллерийских и танковых снарядов шоссе чернели свернутыми башнями сожжённые танки. Советскую технику вывозили первой, отправляли в Киев в ремонт или на переплавку, а немецкая по-прежнему громоздилась в полях, по перелескам, среди траншей, вдоль дороги, вдоль всех дорог, по которым продолжали наступать советские войска.

Пригородные села пострадали мало, ноябрьское наступление на правом берегу Днепра шло стремительно, Фастов отбили у немцев на следующий день после Киева. Но уже за Фастовом, там, где в декабре приходилось сдерживать контратаки Манштейна, села чернели пожарищами, и среди них только изредка, давно не белёнными, осыпавшимися стенами, серели уцелевшие хаты.

Глядя на разрушенные села, названия которых знала с детства, Феликса готовила себя к тому, что Кожанка ждёт её такой же, сожжённой, обезлюдевшей, с землянками, вырытыми на краю огородов в стороне от сгоревших хат. И кто знает, увидит ли она своих родных.

Машина, в которой нашли место для Феликсы и Тами, везла в Корсунь двух штабных, майора и капитана. Офицеры были не рады тому, что придется делать крюк, да еще и сворачивать за Фастовом с шоссе на раскисшую в распутицу грунтовку.

— Увязнем где-нибудь в полях, — недовольно покосился на Феликсу майор. — Там и вытащить-то некому будет. До лета прокукуем. Как, говоришь, село твое называется?

— Кожанка, — в который уже раз за день повторила Феликса.

— Не помнишь такого села, Матвеев? — спросил капитана майор. — Ты же у нас оперативник, должен все карты в голове держать.

— Помню, — поморщился капитан. — Два раза пришлось его брать.