От лица огня

Они обнялись. Восторг, охвативший Илью в эту минуту, был невероятным, невозможным — ни одной своей победе он не радовался так, как этой встрече с Сапливенко. До сих пор война только отнимала у него друзей и родных; один за другим исчезали они в безмолвном сумраке, уходили, уезжали, словно навсегда, и больше он не видел их лиц, не слышал голосов. Но вдруг она ослабила хватку, и из сырой мглы, по скользкой глинистой тропе вышел к нему живой, загорелый Сапливенко. Так случается во снах, но это не был сон, это было счастье.

— Что за патруль? Мы — разведвзвод 1057-го стрелкового полка.

— Первый взвод 2-го партизанского полка.

— Знаю я всё. Рассказали уже. Вижу, Василий с тобой, — Сапливенко пожал руку часовому. — Ты сколько киевских пожарников привёл в лес?

— Всех лучших, — улыбнулся Илья.

— Смотри-ка, — смеялся Сапливенко, встречая знакомых ребят, — и Шакунов здесь…

— …и Вдовенко, и Меланченко.

— А где они?

— Послал в разведку.

— Чёрт возьми, Илюша, я словно домой вернулся. Эх, сорвали нам немцы все планы. Тебе ринг не снится? А я иногда просыпаюсь и кажется, что ночью надевал перчатки.

— Где вы воюете? — этот вопрос давно крутился у Ильи на языке.

— Под Кременчугом.

— Далековато от Кременчуга занесло полковую разведку.

— Немцы сняли с нашего участка танки и двинули куда-то в тыл. Вот меня и отправили узнать, куда именно. В котле под Уманью они добивают две наших армии, была надежда, что кто-то вырвался, и танки бросили против них. Тогда бы мы ударили им навстречу. Но, видишь, нет.

— Я расскажу, куда пошли танки. Но две армии в котле? — не поверил Илья. — Это же армии…

— Представить не мог, что будет так тяжело. Вот у вас, смотрю, винтовки модные, иностранные и немецкие автоматы. А у нас в дивизии одна винтовка на двоих и необученный личный состав.

— Автоматы мы только что добыли. И патронами к винтовкам нас немцы снабдили.

— Так у тебя же взвод боксёров, — Сапливенко хлопнул Илью по плечу, — иначе и быть не могло.

— Но знаешь, Лёня, чем дольше я бегаю между лесами, тем яснее вижу, что занимаюсь ерундой. Мы перебили немецкую разведку, и вот я сижу в овраге, гордый, как павлин, но тут приходишь ты и говоришь, что рядом гибнут две армии.

— У вас своя работа. Ты же не скажешь, что партизаны не нужны.

— Партизаны знают свой лес, у них рядом дом, они не носят форму, так что каждая собака понимает, кто перед ней. А у меня ни карты, ни базы, ни связи, и командиру докладывают обстановку, когда всё давно поменялось.

— Невесело… Но я уверен, вы всё добудете — одежду, карту. Тебе зимовать предстоит, сам закладывай базу и начинай готовиться к зиме.

Вечером Сапливенко отправился назад в Кременчуг. Илья простился с ним легко. Мысль, что его тренер воюет где-то рядом, и они, может быть, встретятся ещё, как встретились сегодня, а после войны — обязательно и наверняка, делала окружающий мир прочнее, а его в этом мире — сильнее. Они ещё выйдут на ринг и будут побеждать. Какие танки? Что им танки? Никакими танками это не раздавить.

Меланченко и Вдовенко вернулись уже в сумерках. Их гимнастерки, штаны, обувь, — все было в глине.

— Я теперь яры вокруг Ситников на память знаю, — брюзжал Меланченко. — На всю жизнь запомнил.

Хороших новостей разведчики не принесли. Они видели, как со стороны Коростеня шла колонна немецкой техники, а возле Москаленковского леса окапывалась пехота. Незаметно пройти линию обороны немцев было невозможно, а главное, не имело смысла — комбат Гриценко из леса наверняка ушёл.

6.

Зав. отделом ЦК КПУ Критский рассчитывал на место в военном совете армии, а его отправили комиссаром черкасского партизанского отряда. Он знал, кто устроил ему эту подлость, но сидя в лесу между Таганчой и Поташней, отплатить доброму человеку из орготдела ЦК не мог никак. А тут ещё командир отряда Ткач, после трёх недель лесного бездействия, заявил, что ему надоел этот санаторий «Зелёный бор», бросил отряд на Критского и ушёл в Канев записываться в действующую армию. С собой Ткач забрал человек пятьдесят. Ещё столько же, если не больше, дезертировали, разбежались по домам, и ничего он с ними сделать не в силах, потому что немцы. Всюду немцы.

От Критского требовали действий, и он делал что мог: провёл в отряде партсобрание, осудил проявление «крайнего индивидуализма, граничащего с предательством» в анархистском поведении Ткача и принял резолюцию бить врага ещё смелее и самоотверженнее. Просьбу прислать в отряд командира, а его перевести на политработу в армейскую часть в Киеве оставили без ответа. Он умел выполнять распоряжения начальства и добиваться их выполнения от подчиненных, но что делать в лесу с отрядом, когда линия обороны скачет, как температура у тифозника, а распоряжения Киева темны и туманны, Критский не понимал. Партизаны молча наблюдали беспомощность комиссара; каждое утро ему докладывали о новых случаях дезертирства.