От любви до ненависти

Итак, Петр Павлович провел ладонью по щеке и хотел руку убрать, и все бы кончилось, но не тут-то было! Я прижала щекой его руку к своему плечу и потерлась, как девочка, соскучившаяся по папе. И он умилился. И другой рукой невольно погладил меня по голове. А я невольно подалась вперед, и уж тут он был просто обязан, видя такую доверчивость, отечески поцеловать меня. Но отеческий поцелуй сразу же перешел в жаркий, пламенный, бедная охмуренная девочка, моментально попавшая под его власть (сам виноват!), прильнула к нему всем телом (природный темперамент, что поделаешь!). Вы можете представить себе мужчину, пусть даже и в советские времена, который в такой ситуации оттолкнет девушку?

Та кровать с панцирной сеткой была ужасна.

Все было ужасно.

Почти омерзительным показалась его растерянность, когда он, наглухо закрыв окно непроницаемым толстым одеялом, включил свет и осмотрел место происшествия.

— Так ты, значит…

— Да, — сказала я. — Вы первый. Я вас люблю.

Хотя в этот момент, пожалуй, ненавидела его.

— Спасибо, конечно… — сказал он.

И тут я изо всей силы ударила его по щеке.

До сих пор не понимаю за что.

Но знаю точно: самые сильные женские ходы те, которые делаются без рассуждений, по первому порыву, они озадачивают мужчин. Еще б не озадачить, если женщина сама не знает, зачем она это сделала!

Быстро одевшись, я убежала.

…Несколько следующих дней он кружил вокруг меня — издали, не давая никому понять, что кружит. Только я знала, на кого он смотрит, сидя на пригорке на другом конце поля. Смотрит и мучается и хочет спросить: за что?

Но я сумела сделать так, что он ни разу не оказался со мной наедине. Я пришла к нему лишь на четвертую ночь.

И он сказал мне, что я ему очень нравлюсь. Но…

— Не беспокойтесь, — сказала я. — Никаких «но». Вы преподаватель, я студентка. О чем разговор!

Я была хороша в тот вечер! Я чувствовала, что хороша, по его взгляду чувствовала. Я была хороша и горда, а он мямлил, думая, что у него достаточно времени, чтобы вот сейчас выкрутиться, что-нибудь придумать о какой-нибудь невесте или о том, что не собирается жениться и вообще не хочет ни с кем углубляться в серьезные отношения: слишком, мол, болит рана, нанесенная несчастной любовью…

Он не успел. Я уловила момент, когда мямленье его было особенно беспомощным, и, ни слова не говоря, быстро поднялась и вышла, хлопнув дверью.

И опять он кружил, опять глядел издали. Наверное, злился: вот чертова девчонка, не дает элементарной возможности послать себя куда подальше! То есть он пошлет по-человечески, конечно, с соблюдением собственного достоинства!

И так было до конца сельхозработ. После этого мне надо было ехать домой к родителям: всех отпускали на две недели, но я осталась в общежитии — я знала, что он — будет меня искать. И он нашел. Он нашел меня бодрой, веселой, очаровательной, но с тайной грустью в глазах.

И пригласил меня на ужин к себе домой.

Утром следующего дня я готовила ему завтрак.

Через полгода мы поженились.

Через три с небольшим месяца после свадьбы у меня родился сын.

Мы прожили со Спицыным вместе пять лет, и каждый год был хуже предыдущего.

Возможно, он мстил мне за то, что понимал свою пассивную роль и до свадьбы, и после нее. Считал, что я, как говорят в народе, «захомутала» его. Он ведь не любил меня, несмотря на всю мою красоту и весь мой ум. Или как раз за это и не любил — потому что я слишком часто оказывалась выше его? Да, он больше знал, но во многом практическом я разбиралась лучше — и знания накапливала очень быстро. Он был умен, но не блестящ, тугодум, а я умела быть острой, язвительной, быстрословной. Независимо от наличия любви, ему другая жена нужна была — серенькая мышка: стирка, уборка, поддакивание, кофе в постель (или огуречный рассол, если с похмелья. И, кстати, именно такую он впоследствии и нашел).

Спицын начал чаще выпивать и пьянеть, чего раньше не было.

Погуливал, скорее всего, но, думаю, редко: не из-за осторожности, а из-за трусости.

Эту-то трусость он и прогонял вином и водкой. Любимым его занятием стало: выпив вечером (по утрам никогда не пил и к преподавательским обязанностям относился добросовестно!), он садился на кухне (я что-нибудь готовила) и начинал всячески демонстрировать, что он умеет быть таким же язвительным и остроумным, как я. Предметом язвительности, естественно, была я и все мои действия — во всех подробностях.

Я терпела, не понимая зачем.

Ведь самое страшное то, что моя страстная (или, вернее, истерическая) любовь кончилась там, на той жуткой постели с панцирной сеткой. Поняла я это не сразу, но поняла.

Я терпела, точно зная, что долго это продолжаться не может. Я хочу быть счастливой и буду счастливой! Я хочу быть любимой и буду любимой! Я хочу любить и буду любить!

Все кончилось в один не очень прекрасный вечер.

Он, как обычно, сел на кухне и стал неумело язвить.

Вбежал наш сын Саша, показывая какой-то рисунок.