От любви до ненависти

Квартира Бориса ее в восторг привела. Она ходила и любовалась, не умея делать это молча, задавая вопросы и сама себе отвечая.

— Это телевизор, да? Телевизор. «Панасоник», да? «Панасоник»… А это шторы, да? Шторы… Шелковые, да? Шелковые… А это прямо деревянная кровать? Деревянная! Метра два в ширину? Не меньше!.. И покрывало тоже шелковое? Шелковое!.. А это ванна, да? С сортиром или отдельно? Отдельно. Чугунная или жестянка? Чугунная… А умывальник не фарфоровый? Нет. Но все равно красиво… А это кухня, да? Метров десять, да? Точно, не меньше десяти… А это вытяжка, да? А плита электрическая, да? Газ, говорят, аллергию вызывает. Электрическая… А в комнату ты такую дверь специально сделал? Дверь-купе, да? Точно, ездиет… Туда-сюда, туда-сюда… И как гладко, как тихо ездиет, ты посмотри!

— Ездит, — улыбаясь, поправил Борис.

— Я и говорю: ездиет. Умереть. И лоджия есть, да? Выйти можно? Это тренажер такой, да? Попробовать можно? Смотри ты. Умереть… А это ты сам застеклил, да?.. А паркет тоже сам стелил, нет? А это книги, да? Книги… Все прочитал, да? Интересные есть? А это картина, да? Она репродукция или настоящая? Вижу, что настоящая. Купил, да? Подарили? Умереть… А это торшер, да? Торшер… Абажурчик голубенький…

Так она назвала почти все, что попалось ее глазам.

Борис сперва любовался ею, а потом это ему прискучило.

— Давай-ка поужинаем, — сказал он.

— Это что, проверка, да? — спросила Катя. — Я тебе честно скажу, я готовить не умею. Дома не готовила, а в общежитии у нас одна плита на весь этаж была. Правда, я, в больнице когда работала, видела, как там в столовой готовят, но если я тебе так приготовлю, ты умрешь.

— Ничего, — сказал Борис. — Для первого раза я сам.

И приготовил очень простое, но очень эффектное блюдо: мелко нарезал лук, морковь, чеснок, петрушку, салат — все овощи, которые нашлись в холодильнике, добавил специи, много оливкового масла, все это обжарил на сильном огне, постоянно перемешивая до тех пор, пока масса не стала однородной, золотисто-коричневой. Одновременно сварил спагетти и разложил их по двум глубоким тарелкам, сверху обильно сдобрив полученным овощным рагу.

Катя ела с азартом, вхлюпывая со свистом в рот длинные спагеттины.

— Фу-у! — сказала, очистив тарелку. — Облопалась.

— Еще?

— Нет. Я, между прочим, вечером вообще не ем. Для фигуры.

Борис одобрил.

Не зная, чем ее еще занять, усадил смотреть телевизор, да и сам решил посмотреть, благо на одном из каналов шел фильм, который ему нравился.

Оказалась, Катя не только любит называть предметы, которые видит, но и комментировать кино.

— Врет! Ведь врет же! — говорила она, когда герой говорил героине, что ему надо уехать. И не очень-то это, кстати, скрывал. — Машина какая у придурка! — комментировала Катя дальше. — Поехал. Ага, приехал. Поднимается. А вот и она. Любовница. Она в халатике уже, ты понял? Обнимаются. Целуются. Это я знаю, это называется французский поцелуй. Дальше покажут или нет? Фиг с два, темнота. Старое кино, сейчас бы показали… А чего она лежит? Лежит и смотрит. Целый час смотрит. Чего она смотрит? О! — теперь он смотрит. Так все кино и будут смотреть? Плачет. Чего она плачет? Дура. Наверно, знает, что он ее бросит.

Бориса сперва забавляли эти комментарии, но вскоре он сказал:

— Извини, но я все вижу.

— Чего?

— Я вижу. Не надо мне объяснять.

— Ладно. Привычка…

Но и потом, когда она, приняв душ, улеглась в постель (причем Катина стройность оказалась не безупречной), выяснилось, что она и тут без комментариев не может.

— Сейчас я… — игриво начала она и далее обстоятельно описывала все свои действия, а также действия Бориса, но тут он уже не препятствовал, потому что это ему, пожалуй, даже понравилось, это придавало какую-то особинку и остроту, ранее ему неведомую.

На другой день, задав себе вопрос, нашел ли он то, что искал, Борис не смог ответить однозначно. Ясно пока одно: что-то в ней есть такое, из-за чего не хочется с ней пока расставаться.

Посмотрим, в общем.

Ему вдруг захотелось сделать девочке что-нибудь приятное. У него были кое-какие сбережения, и он решил купить ей кое-что из одежды.

Они поехали по магазинам.

Катя примеряла, вертелась перед зеркалами, охала и ахала.

Дома же, когда надела черное платье, сапоги на шпильке, меховой берет, кожаное пальто на меху, прошлась во всем этом, оглядывая себя в большом зеркале старого антикварного комода, — расплакалась, обняла Бориса и долго что-то шептала ему в шею (он не мог разобрать), обливая его горячими горючими слезами. Он умилился и любовно повалил ее и любил ее прямо на полу, задрав платье и раскинув пальто. Она была в восторге.

Все эти невинные шалости и забавы продолжались неделю, в конце которой Катя несколько пришла в себя и вспомнила, что существует еще какой-то окружающий мир, несмотря на то что она его фактически покинула, а в этом мире есть верная подруга Нинка, осчастливившая ее. Она решила позвонить ей и пригласить на вечерок. Нинка сказала, что сегодня не может: База ее навещает, зато завтра утром он улетает куда-то аж в Сибирь, так что запросто.