От любви с ума не сходят

— В первый раз я попал в ваше заведение по ошибке. У меня была высокая температура, я выпил какую-то муру — ну и глюки у меня начались. А вот когда пришел вызов из психдиспансера — мне показалось тогда, что Господь обо мне вспомнил. Прищучили меня тогда из-за одной иконы — отреставрировал я ее, а она оказалась краденой. Меня должны были вот-вот посадить — сами знаете, какие тогда были порядки! — но участковый наш психиатр мне все объяснил: теперь, мол, посадить тебя по приговору суда могут только на принудительное лечение, но с таким правонарушением никто и мараться не станет, а если прицепятся — мы тебя на месяц в психушку положим, вот они и отстанут.

— А вас не возмутило, что вас, совершенно нормального человека, записали в шизофреники — просто так, из чувства мести? — не выдержала я.

— Знаете, для человека свободной профессии шизофрения в то время была своего рода убежищем… И чем я лучше, например, чем Зверев или Яковлев?[12]

Это же честью для меня было — присоединиться к избранному обществу…

— Пожалуй, так вы меня сможете убедить, что нарочно дали Сучкову по физиономии — чтобы вас записали в психи?

Черевкин засмеялся; веселье его преобразило, он помолодел — и я поняла, что Ангелина могла выйти за него замуж в свое время и не только от крайней нужды, в нем было что-то такое, что театральные критики называют «отрицательным обаянием». И голос его звучал уже не постно — так монотонно-благостно говорят обычно православные священники — а полнозвучно:

— Вы и про это знаете? Ну, каюсь, был моложе — озорной был. Было за что Сучкову получить эту оплеуху, было! Заслужил он ее. Ну ладно, это дело прошлое!

И, отсмеявшись, он снова вернулся к своему рассказу:

— Меня, конечно, с работы тогда поперли, и ко мне уже наш участковый приходил — за тунеядство грозил выгнать из Москвы; не удалось посадить — так хоть выселить. И тогда мне в голову пришла мысль об инвалидности. Я пошел в диспансер, но мой психиатр, — душевный, кстати, был человек, — объяснил, что это очень сложно. Тогда я пошел обратно к Сучкову — слышал я о нем, что берет. Но Сучков сказал, что сам он сделать ничего не может, может только написать заключение, а оформляет инвалидность ВТЭК. Грех на него наговаривать, деньгами он не взял — отдарил я его старинной иконой, не очень ценной, правда.

А вот втэковская начальница взяла за милую душу — две тысячи рублей, большие по тем временам деньги. И фамилию ее помню — Вешнева.

— Вешнева? Наталья Ивановна?! — воскликнула я, вспомнив холеную начальственную даму, которая произвела на меня такое жуткое впечатление.

— Она самая. Я тогда жил неподалеку от больницы, и она заведовала нашей районной ВТЭК по психической части, а с Сучковым у нее были какие-то завязки. Помалу, говорят, она не брала — только по-крупному.

— А как вы передавали деньги? Через Сучкова?

— Нет, она через Сучкова назначила мне встречу — в парке, как в романах. Мы с ней встретились и пошли гулять по темной аллее, будто влюбленная парочка. Она сначала потребовала три штуки, но я торговался, и сошлись на двух. Вешнева настаивала на том, чтобы деньги вперед, но я ей не верил: отдашь такую крупную сумму, она ничего не сделает, а в суд ведь не подашь! У моей соседки по коммуналке так вышло: она военкому заплатила, а сына ее все равно в Афганистан послали. О рэкете тогда никто и не слышал, да и не по-христиански это. Тогда договорились так: я ей — деньги, она мне — расписку; как только получаю инвалидность — отдаю расписку.

— И она согласилась?

— Она не могла не согласиться: Сучков мне сказал, что они с мужем покупают дачу, и у нее плохо с финансами. На следующий день мы с ней махнулись — я ей толстую пачку денег, она мне — бумажку. Не на меня, между прочим, расписка, а на одну мою медсестру знакомую — она когда-то во ВТЭК работала, это Вешнева настояла, так она чувствовала себя в безопасности. Так вот, все прошло как по маслу, Сучков дал заключение — по-моему, он и сам верил, что я болен, — и мне дали вторую группу, нерабочую. Потом мы с Вешневой снова встретились, в том же месте, и я отдал ей расписку.

— Вы не оставили себе копию?

— Нет. Зачем? Да и нечестно это было бы. Не по-христиански.

— А давать взятку — это по-христиански? — не выдержала я.

— Не по-христиански, за что меня Бог и наказал. Квартиру я, правда, получил, но маленькую, однокомнатную — когда у нас с Ангелиной один за другим пошли дети, нам жить снова стало негде. А статью о тунеядстве вскоре отменили, так что деньги я потратил зря. В конце концов мы уехали из Москвы и осели здесь; слава Богу, он нас вразумил и надоумил, — и он снова перекрестился.

Я к этому времени успела осмотреться; на стенах в большой комнате — горнице? — висели картины на библейские сюжеты; это было не похоже на традиционную религиозную живопись, в них было что-то сюрреалистическое (или шизофреническое?), более всего они напоминали мне работы Отари Кандаурова. Я решила временно отступить в сторону, чтобы позже снова вернуться к интересующему меня предмету: