От Лукова с любовью

В тот момент, когда я присмотрелась к ее лицу, у меня отвисла челюсть, и я практически вскрикнула:

– Что, черт побери, случилось с твоим лицом?

То, как она захлопала глазами, не произвело на меня впечатления.

И мне было по барабану, что я заметила пластырь над носом и два набухших красно-фиолетовых круга вокруг обоих глаз.

И у нее, черт побери, была разбита губа или мне так показалось?

Она молчала, когда я разглядывала ее лицо, перебирая в своей голове тысячи возможных вариантов того, что, на хрен, с ней случилось. Потом я спросила:

– Кто сделал это с тобой? – Я была готова убить любого. Я была готова убить к чертовой матери любого, и я была бы безумно рада этому.

– Успокойся, – просто сказала она, как будто у меня не было вообще никакой причины выходить из себя из-за того, что у нее было разбито пол-лица.

Разумеется, я послушалась ее.

– Что с тобой случилось?

Мама даже не скосила своих голубых-голубых глаз в мою сторону и, прежде чем отпить глоток того, что, как мне было известно, было чаем, сказала буквально следующее:

– Я попала в аварию.

Она попала в аварию, и все было прекрасно.

Я захлопала глазами, когда она взяла со стола свой телефон, как будто все это было ерундой, и начала что-то читать на экране. Я же просто сидела и пыталась осознать ее слова и то, что они означают… и не могла. Потому что до меня дошло, что значит авария. Чего я не понимала, так это того, почему она не позвонила мне и не сказала об этом. Или, по крайней мере, не отправила чертову эсэмэску.

– Ты попала в автомобильную аварию? – медленно проговорила я, словно мне приходилось осмысливать каждое слово.

Она попала в аварию. Моя мама ехала в машине, и, должно быть, случилось что-то ужасное, коль она так кошмарно выглядит. Именно это она сказала, даже не посмотрев в мою сторону.

Что. Черт. Побери?

Мама по-прежнему не смотрела на меня.

– Все не так и плохо, – продолжила она. – Я сильно ударилась. Они поставили мне нос на место. Моя машина ремонту не подлежит, но страховка второго водителя покроет расходы, потому что это он виноват и тому есть свидетели. – Потом женщина, которая даже с двумя черными кругами вокруг глаз не была похожа на мать, родившую пятерых детей, и, безусловно, не выглядела так, как ее младший, двадцатишестилетний ребенок – я, – наконец посмотрела в мою сторону. Мама была ничуть не обеспокоена, когда сжала губы так, как делала это в то время, когда я была подростком и дерзила ей, а она пыталась надрать мне задницу. – Не говори своим братьям или сестрам.

Не говорить моим…

Взяв бумажное полотенце, лежавшее рядом с моей тарелкой, я поднесла его к подбородку и выплюнула рис – попусту растрачивая драгоценный продукт и ничуть не переживая об этом, – так как у меня жутко подпрыгнуло кровяное давление и пульс, и чудо, что в тот момент я осталась живой и здоровой… спасибо физической нагрузке… потому что у любого другого тут же случился бы сердечный приступ. Во всяком случае, у того, кто знал бы и половину всякого дерьма о другом человеке – а я знала о своей маме кучу дерьма. Мое сердце не должно было биться с такой скоростью, когда я, говоря формально, отдыхала.

Мама что-то проворчала, выпрямившись на стуле как раз в тот момент, когда я положила бумажное полотенце рядом со своей тарелкой.

– Нет, нет. Не выплевывай еду.

Я и не подумала о том, когда я в последний раз выплевывала еду, я и без того была раздражена.

– Мама, – сказала я более высоким и писклявым голосом, чем обычно, который показался мне чужим, возможно напоминающим голос подростка на грани истерики.

Но это не было истерикой. Просто моя мама была ранена и не сказала мне об этом. И не хотела, чтобы я говорила об этом кому-то другому.

Женщина, которая вырастила меня практически одна, склонила голову набок и вытаращила глаза, словно пытаясь без слов сказать мне, что я не должна так сокрушаться. Но больше всего мне бросилось в глаза то, что она, даже не опустив на стол чашку с чаем, прошипела:

– Джесмин. Даже не начинай.

– Даже не начинай? – со злостью промычала я, не в силах расслабиться, как никогда после тренировки. Примерно минуту я просидела, уставившись в каменную столешницу кухонного острова и думая о том, как сильно мне хочется пойти в душ и лечь спать… выбросив из головы мысли о тренировках и фигурном катании и о будущем… но теперь, теперь я была в двух секундах от того, чтобы взорваться. Вот так-то.

Потому. Что. Мать. Твою.

– Даже не начинай, – отпивая чай, снова попросила она так просто, как это только было возможно, как будто она не говорила мне о том, чтобы я не психовала из-за ее аварии и сотрясения и сломанного носа и по какой-то пришедшей ей в голову причине ни о чем не рассказывала своим братьям и сестрам. – Я в порядке, – сказала она, прежде чем я успела пропустить мимо ушей ее дурацкое «даже не начинай», наклонившись вперед и хлопая глазами так, словно они пересохли, как никогда в жизни.