От Лукова с любовью

– Бен приехал за мной в больницу, – объясняла она, при этом ее голос понемногу становился спокойнее и четче. – Тебе нет необходимости волноваться.

Я только пристально посмотрела на нее.

– Я не хотела, чтобы ты отвлекалась, – добавила она. – Я знаю, как много это значит для тебя. Если бы авария произошла три месяца назад, я позвонила бы тебе, но сейчас ты снова занята, Джесмин. Я не хотела отнимать у тебя время.

Не хотела отнимать у меня время? Если бы она разбилась до того, как я снова начала тренироваться, она позвонила бы мне, но не сейчас?

Посмотрев в потолок, я разжала кулак, расставив пальцы как можно шире. У меня не было слов. Я не могла подобрать слова, выбрать их, найти их, выговорить их. Я не могла выбросить из головы ее «я знаю, как много это значит для тебя».

У меня заныло в груди.

Неужели она не понимала, что я готова ради нее на все? Что я любила ее и восхищалась ею, и думала, что она – самый замечательный человек на всем земном шаре? Что я представить себе не могла, как она вырастила пятерых детей, при том что своего отца я видела на фотографиях, где мне было не больше трех лет? Что я не понимала, как она смогла трижды побывать замужем до Бена, при этом всякий раз разбивая себе сердце, но каким-то образом не теряя надежды и не позволяя всем этим невзгодам превратить себя в старую клячу.

Я не позволяла выводить себя из равновесия многим вещам. Сколько раз я сама падала и разбивалась, но продолжала. Но, когда я была моложе, люди были жестоки ко мне, раз или два я услышала их замечания и комментарии, и одно это заставило меня посылать незнакомцев куда подальше.

Но мама никогда не позволяла себе надолго выходить из строя.

Как, черт возьми, я могла не думать о ней? Как могла не любить ее, ведь она воспитала меня, внушая мне в первую очередь, что я непобедима? Как она могла поверить, что она не так важна, как все остальное?

– Ты не должна беспокоиться обо мне, – быстро повторила она. – Со мной все будет в порядке. Когда мы Беном через несколько недель поедем на Гавайи, я не позволю ему фотографировать меня анфас. Таким образом, у меня будет предлог поехать туда еще раз, – весело заявила она.

Но мне было не до смеха.

Это была моя вина. Она думала и чувствовала так потому, что я тысячу раз говорила ей, какие необыкновенные ощущения владеют мной, когда я занимаюсь фигурным катанием. Это придает моей жизни смысл. Заставляет меня в конце концов понять, что есть нечто такое, что мне удается. Возвращает меня к жизни, делает счастливой, вселяет силы.

Но на самом деле это была моя мама – вся моя семья – именно они заложили основы для всего этого. Я знала, что всеми своими эмоциями я обязана им. Ей.

Мне кажется, я всегда думала, что она это понимает.

Но, может быть, я была просто слишком эгоцентричной дурой, что не смирилась и не осознала этого до сих пор.

Боль в груди стала еще сильнее, а горло так сжалось, что я не могла сглотнуть, когда сидела там, вглядываясь в лицо, которое любила всем сердцем.

– Мама, – только и смогла проговорить я.

Именно в этот момент громко заиграла мелодия на ее сотовом телефоне. Не сказав мне ни слова, она взяла в руки телефон и ответила.

– Малышка, – тут же сказала она, и я поняла, что это Руби.

Разговор был закончен. Именно так всегда поступала моя мама. Если она заканчивала, то заканчивала.

И она ожидала, и не без основания, что если бы мы стали говорить об этом, то я, вероятно, разгорячилась бы. По крайней мере, в обычных обстоятельствах.

Комок в горле стал вдвое больше, когда я внимательно смотрела на нее, пока она разговаривала с моей сестрой с улыбкой на лице, словно в ее рассказе о том, что она попала в аварию, не было ничего особенного. А это подразумевало, что она была не настолько важна для меня, как на самом деле.

Неужели я производила впечатление такой бессердечной?

В моем правом глазу образовалось нечто, очень похожее на слезу, но, прижав кончик пальца к уголку глаза, я не поняла, была там влага или нет, потому что испытывала такую боль в горле и в сердце, что она пересиливала все остальное.

Я сидела молча. Я сидела и смотрела на маму, думая, за кого она меня в действительности принимает. Я знала, что она любит меня. Я знала, что она желает мне счастья. Я прекрасно сознавала, что она знает все мои достоинства и недостатки.

Но…

Неужели она считает меня эгоистичной дрянью?

У меня пропал аппетит, а вместе с ним и переутомление. Капут. Пока. Вот так-то.

– О, малышка, не стоит этого делать… – Мама умолкла, отодвигая назад табурет и одаривая меня улыбкой, которая, должно быть, причиняла ей боль, а потом направилась прочь из кухни, по-видимому, в гостиную.

Гнев переполнял меня, когда я сидела на кухне с полной тарелкой еды и до меня доносился тихий смех мамы. Она была в порядке, и это было главное.

Но…

Мама и правда думала, что фигурное катание для меня важнее, чем она.

Я любила его. Разумеется, любила. Я не могла дышать без него. Я не знаю, кем бы я стала без него. Я не знала, кем я стану в будущем без него.