От мира сего

Поначалу, когда он только-только начал ухаживать за ней, Вера сдерживала себя, хотя, наверное, это ей нелегко давалось, и все-таки первое время она была мягкой, ласковой, терпеливой, во всяком случае стремилась казаться именно такой. А потом уже, когда родилась первая дочь и Вера поняла, муж охотно подчиняется ей во всем, лишь бы избежать скандалов и ссор, она дала себе волю. И уже не притворялась ласковой, нежной, не старалась скрепя сердце уступить, промолчать, как бывало на первых порах. Нет, чего уж там!

Она все больше забирала власть над мужем, и он нехотя, но, ничего не поделаешь, покорялся ей, хотя и сознавал в душе: все это не то и жизнь сложилась не так, совсем не так, как он думал, как желал когда-то…

Поэтому он любил ездить в командировки. Некоторые его коллеги отказывались, не всем было по душе мотаться в поездах или в самолетах, обосноваться ненадолго на чужом месте, иной раз долгие часы дожидаться свободного номера в гостинице…

А Корсаков всегда охотно ездил, даже сам набивался. Там, вдали от дома, от повседневных забот, он отдыхал бездумно, ни о чем не жалея, ни с кем не сдружаясь. Вечерами часто гулял по улицам незнакомого города и потом, возвращаясь к себе в гостиницу, крепко, без снов засыпал и спал долго и сладко, совсем как в детстве.

Как-то он признался Аде:

— Если бы не случались время от времени командировки, не знаю, как бы я сумел выдержать все это…

Он не пояснил, что он понимает под словами «все это», но Адя поняла все сразу.

— Еще бы, — согласилась она, — я и вообще-то гляжу на тебя и дивлюсь все время: как это у тебя терпения хватает?..

Однажды осенью ему предложили командировку в Смоленск, на совещание врачей-хирургов средней полосы России. Он, разумеется, поехал.

Вместо положенных трех дней совещание в Смоленске продлилось всего лишь два дня. Утром на третий день, Корсаков, проснувшись в своем номере, подумал:

«Быть так близко от Дуси — и не приехать, не повидаться с нею?»

Он все реже вспоминал о ней, и все же никогда не покидала мысль — когда-нибудь снова увидеть ее.

Когда-нибудь… Он и сам не знал когда: может быть, однажды летом, в дни отпуска?

«Мы, люди, чудовищно неблагодарны, — подчас думал он, — неблагодарны, забывчивы, поразительно холодны друг к другу. И, главное, считаем все это в порядке вещей.

Взять хотя бы меня: ведь я не самый плохой, сам знаю, недаром меня считают порядочным, я не украду, не возьму взятку, не наклевещу, не напишу анонимку, не подведу умышленно, одним словом, вполне подхожу под эту самую рубрику — порядочный человек.

А копни меня поглубже — и что же? Сколько лет прошло, так и не собрался к Дусе, а ведь она спасла меня, бесспорно спасла, может быть, даже знала, что рискует жизнью, и не поглядела ни на что, выходила меня, взяла к себе и заботилась обо мне. И потом, ведь мы были близки с нею, и, когда я ушел, она, наверное, ждала меня, думала: вот я появлюсь, вот приду к ней, а я словно в воду канул, ни духу ни слуху от меня…»

Он ругал себя, но понимал, что ничем уже невозможно поправить то, что произошло.

Внезапно решение, простое, единственно верное, пришло ему в голову. Он даже вскочил с постели, хотя в номере было довольно прохладно: да, только так, взять и отправиться туда, в Гусино, дорогу он знает, а если и забыл, то, как говорится, люди помогут…

Люди и в самом деле помогли. Вернее, один человек — портье гостиницы, смоленский старожил. Корсаков узнал: главное то, чего он боялся, не случилось, деревня Гусино как была, так и стояла все на том же самом месте, а ему почему-то подумалось, что этой деревни давно уже в помине нет — и тогда, ясное дело, Дуся потеряна для него навсегда, тогда уже он ее и следа не отыщет; нет, деревня оставалась все там же, только автобусом было ехать до нее никак не меньше чем часа три, потому что, Корсаков так и не понял, был там какой-то хитрый объезд или еще что-то в том же роде, он не дослушал до конца, спросил:

— А на такси можно до Гусина добраться?

— На такси вестимо, — ответил портье, любивший щеголять истинно русскими, подчас даже архаичными выражениями. — Такси довезет куда вашей душеньке угодно. И стоить будет не так чтобы уж очень дорого…

Он пошевелил губами, видимо мысленно подсчитывая предстоящий расход Корсакову, и объявил:

— Рубля на двадцать три потянет, одним словом, на четвертной…

— Осилю, — решил Корсаков.

Ехать надо было около семидесяти километров в сторону от Смоленска.

Серый осенний дождь упал на оголенные деревья, на сжатые, скошенные поля.

Шофер то и дело включал «дворники», проворно очищавшие ветровое стекло от дождя.

Корсаков искоса поглядывал на шофера. Уже немолодой, с седыми висками, клетчатая ковбойка оттеняла коричнево-кирпичный загар, как бы навсегда опаливший кожу.

Широкие, впрочем, не лишенные своеобразного изящества ладони спокойно лежали на баранке.

«Кто, интересно, старше, он или я?» — подумал Корсаков. Шофер слегка повернул голову, светлые с яркими белками глазами, выгоревшие брови, недлинные, но густые, толстогубый рот.

«Нет, я старше, — решил Корсаков. — Безусловно старше!»