От мира сего

Он не заметил, как заснул. Очнулся от громкого голоса:

— Приехали…

Открыл глаза, огляделся. На дороге стоял столб с дощечкой посередине, на дощечке крупные буквы, белым по красному: «Гусино».

— Да, — сказал Корсаков, — приехали.

— Подождать? — спросил шофер, заглушив мотор.

— Спасибо, не нужно, — ответил Корсаков.

Он увидел деревню на холме, всю в деревьях, ровный порядок домов на широкой сельской улице, дома, как ему показалось, добротные, крепко строенные, окруженные хорошими, прочными на вид заборами.

Нет, все было не так, как ему помнилось, да и вряд ли могло все остаться таким, каким было, ведь прошло столько лет с того самого дня, когда Дуся нашла его на опушке леса и на своих руках перетащила к себе в дом.

Он шел улицей, решительно незнакомой, куры деловито рылись в прибитой дождем пыли, деловито пробегали собаки, и большие и маленькие, впереди шагал человек, молодой или старый, со спины не разобрать.

На угловом доме к крыше был прибит красный флаг.

«Должно быть, сельсовет», — догадался Корсаков и не ошибся: на пороге сидела старуха, обирая темными узловатыми пальцами большую головку подсолнечника. В ее фартук дождем сыпались белые, незрелые семечки.

— Простите, это сельсовет? — спросил Корсаков, подойдя ближе.

Старуха подняла на него глаза, когда-то, должно быть, голубые, яркие, а теперь окончательно выцветшие, слезящиеся.

— Да, батюшка, — ответила певуче, — сельсовет, чему же еще быть, ясно, что сельсовет.

— А председатель сельсовета у себя?

Старуха покачала головой:

— Нет, батюшка, никого нонеча нет, одна я за всех осталася.

— Где же они все? — спросил Корсаков.

— Председатель в город поехал, дело у него там какое-то, а секлетарь в декрет пошла, не нынче завтра родит…

— Так, — сказал Корсаков. Старуха выжидательно глядела на него слезящимися своими глазами. — Скажите, бабушка, — начал Корсаков, — не знаете, случайно, где живет Дуся Кергетова?

— Кергетова? — переспросила старуха. — Это какая же Кергетова? — И пояснила: — У нас, почитай, все село Кергетовы.

— И все родственники? — удивился Корсаков.

— Да нет, тут вот что приключилось, — старуха, видимо, рада была побеседовать с приезжим человеком, то ли давно ни с кем не приходилось говорить, то ли хотелось показать, какая она всезнающая. — Гусиным-то мы стали надысь, недавно, может, лет с полсотни, не больше, я еще Кергеты застала, мы тогда Кергетами прозывались, а потом у нас избача убили, Гусин по фамилии, хороший мужчина был, вежливый, со всеми, бывалочи, за ручку здоровается и домой ко всем, бывалочи, придет, поговорит, обо всем как есть расспросит, а его кулаки и прикончили, аккурат когда он полем в свою избу-читальню шел. И долго найти убивцев не могли, а опосля все едино нашли, как ниточка ни завивайся, а все кончик найдется…

— Сколько лет, как его убили? — спросил Корсаков.

— Сейчас посчитаю, — ответила старуха, наверно, мысленно начала подсчитывать, потом сказала: — Мне, милок, сейчас вроде бы за восемь десятков, а тогда вроде бы под тридцатку миновало, аккурат мой старшенький тогда в школу пошел учиться. С той самой поры мы Гусином стали называться.

— Выходит, вы тоже Кергетова? — спросил Корсаков.

Старуха с готовностью кивнула головой:

— Я же тебе говорю, милок, у нас все в деревне Кергетовы, только, не думай, не родичи мы, просто, как теперь говорят, одну фамилию носим…

— Однофамильцы, одним словом, — вставил Корсаков.

— Вот-вот, оно самое. Так кого же тебе надобно? Какую такую Дусю? Ты мне скажи, где она живет?

— Где живет? Тогда, когда я ее знал, она жила неподалеку от опушки леса…

— На самом краю?

— Вроде недалеко от края села.

— Так, стало быть. Одна жила?

— Одна. Муж у нее на фронт ушел.

Двумя темными худыми пальцами старуха вытерла узкие, в сборочку, губы.

— У нас, милок, в ту годину все мужья на фронт ушли, все как есть.

— Она с мужем жила недолго, — вспомнил Корсаков, — потом он ушел от нее, уехал в районный город какой-то, к продавщице ушел, а она, Дуся, осталась жить с его родителями…

— Постой, да это никак Дуся, Савелия жена? Ну да, она самая, — старуха оживилась, выцветшие глаза ее просветлели. — Как же, она летось так их и схоронила, стариков обоих, а мужик ейный ушел тадысь на фронт…

— Где она? — спросил Корсаков, внезапно почувствовал, как часто и гулко забилось сердце.

Вот ведь как бывает: казалось бы, столько лет не виделись и каждый жил по-своему, отдельно один от другого, а тут от одной лишь мысли, что сейчас, через несколько минут он увидит Дусю, встретится лицом к лицу с нею, стало душно и трудно дышать. Должно быть, правду тогда сказал он ей:

«Ты вошла в мою жизнь и никогда из нее не выйдешь, пока я жив…»

А она ничего не ответила ему, только поглядела на него, и он понял, что он тоже вошел в ее жизнь на веки вечные, вошел до того самого часа, пока будет жить…

«Какая она стала? Наверно, изменилась, постарела? — подумал Корсаков. — Наверное, оба мы друг друга не узнаем, что она меня, что я ее. Неправда, я ее узнаю, я сразу ее узнаю, не могу не узнать…»

— Нету Дуси, — сказала старуха. — Уже, кажись, осьмой год пошел, как померла.

— Кто?.. Дуся?..