От мира сего

Вот такой он был. А тут внезапно, откуда что взялось, придумал, приплел дедушку Вали, которого он и в глаза никогда не видел, и так легко, плавно сошло с его языка: «Да вашу мать как-то пришлось видеть…»

— Я их уже не застала, ни деда, ни бабки, — сказала Валя. — Мама говорила, они были очень хорошие, добрые…

— Это мои родители, — сказал старик.

— Да, это папины, — проговорила Валя. — У мамы давно уже родители умерли.

Голос у нее был глуховатый, но слова она произносила четко, каждое слово словно горошком катилось.

Корсакову вспомнилось: Дуся точно так говорила, у Вали, как и у Дуси, улыбка поначалу скупая, но потом все сильнее разгоравшаяся.

— Жаль, маму вы не застали, — сказала Валя, — скоро десять лет, как она умерла.

— Отчего она умерла? — спросил Корсаков.

— Инфаркт, — ответила Валя, — за несколько дней сгорела.

— Раньше называли разрыв сердца, — добавил старик и снова закашлялся.

— Одну минуточку, — сказала Валя.

Скинула пальто, вышла на кухню, он услышал звяканье умывальника, наверно, мыла руки, потом вошла снова, тщательно протерла стол белым, чистым полотенцем.

Повторила, улыбаясь Корсакову:

— Одну минуточку…

Он смотрел на ее руки, проворно, быстро собиравшие на стол. Все спорилось в этих небольших, крепких руках, тарелки словно бы пели, рюмки тихонько позвякивали, дымящаяся, рассыпчатая картошка стояла в миске рядом с тарелкой, в которой розовела нарезанная тонкими ломтиками домашняя ветчина, а Валя поставила еще малосольные огурчики, зеленый лук, политый сметаной, отварное мясо и маленькие, из слоеного теста пирожки с мясом и с картошкой.

— Прошу, пожалуйста, не побрезгуйте, — пропела Валя и вдруг первая засмеялась: — Так, кажется, раньше в деревне приглашали к столу?

Корсаков смотрел на нее во все глаза. Как же она напоминала ему маму! Быстрый, смеющийся взгляд, рыжеватые волосы, небрежно схваченные на затылке большой затейливой заколкой, движения рук, ловкие и в то же время плавные, как бы неторопливые, все, все было знакомо, казалось уже не раз виденным.

— Ешь, папа, — сказала Валя старику, который снова долго, с надрывом закашлял. — Беда мне с тобой, честное слово! — Обернулась к Корсакову: — Что с ним делать, посоветуйте. Лечиться не желает, думает, так все пройдет…

— Так, само собой, не пройдет, — ответил Корсаков, глядя на старика. — Это я вам как врач говорю, поверьте мне!

— Верю, — сказал старик, прокашлявшись. — Как же не верить?

И опять закурил новую папиросу.

«А она добрая, в мать, — подумал Корсаков, подметив Валин взгляд, брошенный на старика, беспокойный и озабоченный, так глядят обычно на тех, о ком тревожатся, за кого болеют душой. — Ведь она же знает, не может не знать, как он поступил с ее матерью, и все-таки, по всему видно, хорошо к нему относится, жалеет его, заботится о нем. Интересно, понимает ли он, как ему повезло?»

Вспомнились свои дочки, Валя и Марина. Нет, они бы не простили ни та, ни другая, они бы, надо полагать, не пустили его домой, если бы он ушел, никогда в жизни!

Мысленно Корсаков удивился, — странные порой случаются вещи: надо же так, что у Дуси, что у него, у нее дочь Валя, и у него старшая дочь Валя, можно подумать, что он с Дусей тогда сговорился…

— Расскажите мне о себе, — попросил он Валю. Очень хотелось назвать ее на «ты», но он не посмел, однако как же удивительно, необычно — родную дочь «выкать»… А то, что Валя его дочь, он уже не сомневался.

— Что вам рассказать? — спросила она, откусывая от пирожка маленькие кусочки, и Корсаков снова подивился: великая все-таки вещь — гены! Вот и мама, бывало, так ела, откусывая от хлеба или пирога маленькие кусочки. — Работаю зоотехником, на мне вся, как говорится, живность, работа трудная, подчас мытарная, но я привыкла и даже люблю, мне без этой работы, кажется, не прожить…

Смеющиеся глаза стали серьезными, даже строгими.

— В этом году еще ничего, справляемся, а что в прошлом-то году было! В коровнике крыша развалилась, а тут, как назло, двенадцать коров от бремени задумали разрешиться, что тут будешь делать? Зима на носу, холод, дождь…

Она рассказывала вроде бы спокойно, даже улыбалась, но Корсакову подумалось: должно быть, нелегко ей было, до того нелегко…

Ему уже не раз приходилось замечать: сильные, мужественные люди о всякого рода былых своих переживаниях и неприятностях рассказывают обычно с улыбкой, легко, не жалуясь, не требуя сочувствия.

Впрочем, почти все люди всегда вспоминают о пережитом в достаточной мере легко. Что пройдет, то будет мило, ну, мило не мило, во всяком случае прошло, кончилось, и дело с концом…

Так думал Корсаков, а его дочь между тем подала самовар, расставила стаканы по столу, вынула из буфета банку с малиной.

— Мои ребята летом малину в лесу собирали, — сказала. — А я ее в банку, немного сахара, и, поверьте, прямо такая, словно ее только вчера собрали. Попробуйте, пожалуйста…

Он с удовольствием вслушивался в ее голос. Кажется, закрыть глаза — и сразу покажется, это Дуся говорит, та, прошлая…

Старик пил стакан за стаканом, в промежутках то выкуривая папиросу, то стараясь хорошенько откашляться.