От мира сего

— Вам надо немедленно, срочно бросить курить, — сказал Корсаков.

Старик покачал головой.

— Привычка — вторая натура.

— Ему надо, по-моему, непременно лечь в больницу, — сказала Валя. — А как вы считаете?

Она явно избегала называть Корсакова по имени-отчеству. Почему бы это? Не хотела, или не запомнила, или просто так для нее удобнее?

— Я тоже так считаю, — сказал Корсаков.

— Ну и беспокойная же ты, Валентина, — начал старик, глубоко затянувшись. — Вот, право же, гляжу на тебя и мать-покойницу вспоминаю. Дуся тоже такая была беспокойная, все о ком-то пеклась, все о ком-то заботилась, а о себе и думать не думала… — Медленно покачал головой. — Вот и получилось, что ушла раньше времени…

Корсаков перевел глаза на Валю, увидел, она глядит на старика с едва заметной насмешкой, ему подумалось: она хочет что-то сказать старику, но не решается. Может быть, постеснялась постороннего человека? Ведь она, надо полагать, считает Корсакова посторонним, ведь ей же ничего не известно…

— Она мне недавно приснилась, — продолжал старик. — Будто бы сижу я на берегу, вон там, — он махнул рукой в правую сторону, должно быть, где-то там была река или озеро. — Сижу, гляжу на небо, закат такой розовый, и облака все румяные, словно пенка от варенья, и тут Дуся подходит ко мне, говорит: «Идем домой, я молочка надоила…»

Он сунул в рот новую папиросу, стал чиркать спичкой, но спичка, очевидно, была сырой, мгновенно погасла. Валя взяла коробок, лежавший на буфете, чиркнула спичкой, старик прикурил, затянулся, выпустил струю дыма.

Валя взглянула на Корсакова, потом спросила:

— Еще чаю? Давайте я вам налью…

— Спасибо, не хочу, — ответил Корсаков и, чтобы как-то переменить разговор, спросил: — Как вашим мальчикам живется в городе?

Валино лицо оживилось:

— Кажется, ничего. Я у них на прошлой неделе была, они у меня оба в общежитии…

— А учатся где?

— В школе механизации сельского хозяйства, это что-то вроде техникума.

— А старуха сказала, в институте, — проговорил Корсаков.

— Какая старуха? — удивилась Валя.

— Я с ней возле сельсовета познакомился, она там на крылечке сидела…

— Это такая высокая? — Валя улыбнулась. — Тетя Поля, уборщица. Она считает, что все и всех знает, и, конечно, все не точно. А вообще славная старуха…

Кто-то порывисто, с силой постучал в окно. Валя живо подошла, распахнула створку окна.

— Валя, одна нога здесь, другая там, — отчеканил белобрысый парнишка, с любопытством оглядев Корсакова и тут же снова обращаясь к Вале: — Василий Степанович велел звать тебя поскорее!

— Иду, — отозвалась Валя. Пояснила Корсакову: — Опять какое-то чепе на ферме. Сам председатель туда явился…

— Я провожу вас, — сказал Корсаков.

— Что вы, не надо, я сейчас побегу быстро, вам за мной не угнаться.

— Тогда пойду прогуляюсь, — сказал Корсаков, — у меня немного голова разболелась, подышу свежим воздухом.

Ему не хотелось оставаться вдвоем со стариком.

Ведь он, Корсаков, знал все, что было, знал, как старик поступил с Дусей, как жестоко обидел ее. Может быть, Дуся и простила бы его, даже наверняка простила, а он не хотел. Не мог простить.

«Сам хорош, — мысленно обругал он себя. — Тоже рыцарь без страха и упрека, за все годы не нашел ни одного-единого дня приехать, повидаться, не знал, что дочь у тебя растет, да какая дочь…»

Он вышел на улицу. Тучи, налитые близким дождем, низко нависли над домами, куры рылись в пыли, Корсаков вспомнил: мама всегда говорила, куры раньше всех остальных птиц чуют приближение дождя.

Вдали темнел лес: может быть, тот самый лес, в котором Дуся нашла его? Даже наверняка тот самый…

Он неторопливо побрел к лесу, думая уже не о Дусе, а о своей дочери. Разумеется, он любил своих дочек от Веры, как не любить свое кровное? Но он всегда сознавал: чем больше вырастали обе девочки, тем сильнее отдалялись от него. Теперь обе были духовно далеки от него.

И они это тоже сознавали, мать была для них куда ближе, понятнее, а он, отец, оставался почти чужим.

Снова стал накрапывать дождь, Корсаков нехотя повернул к дому.

Валя, как он и полагал, еще не пришла, старик по-прежнему сидел за столом, снова читал газету, Корсакову показалось, он читает все тот же газетный лист.

— Вот и хорошо, что явились, — начал старик. — А то промокнете под дождем, вдруг простудитесь, что тогда делать?

— Тогда приму какое-нибудь лекарство, — ответил Корсаков чуть суше, чем хотел, хотя сам себе дал раньше слово постараться быть по возможности корректным со стариком, но до чего же трудно держаться, быть хотя бы лояльным, только лояльным.

Однако старик продолжал все так же приветливо:

— Хотите горячего чайку? Давайте я сейчас подогрею самовар и все заново организую?

— Нет, благодарю, — ответил Корсаков.

— Как хотите, — сказал старик, снова закурил папиросу.

Корсаков подошел к стене, стал разглядывать фотографии, повешенные густо, одна возле другой.

Старик встал из-за стола.

— Моего отца узнаете? — спросил и показал пальцем. — Вот он, отец, правда, снимался, когда ему, кажется, и сорока не было.