От мира сего

Алевтина тоже приносила иногда пироги с картошкой, фирменное блюдо ее мамы, или салат, который мама готовила из картошки, морковки, свеклы и петрушки, пересыпанный клюквой, залитый сметаной пополам с майонезом. Клавдия Петровна говорила:

— За такой салат и полцарства отдать не жалко…

— А я бы все отдала, — соглашалась с нею Соня. — Все царство, которое принадлежало бы мне…

Соня приносила иной раз голубцы или картофельные зразы с мясной начинкой.

— Мой Миша приготовил, — говорила Соня с усмешкой, то ли гордясь, то ли чуть насмехаясь над своим Мишей.

Случалось, Сонин Миша заходил за женой, возвращаясь с работы. Терпеливо ждал ее в нижнем вестибюле, возле гардероба, сложив большие, сильные руки на коленях.

Няня Кира, за день пробегавшая чуть ли не по двадцать километров по всем лестницам, этажам и палатам, непременно сообщала Соне:

— Иди скорее, там твой тебя дожидается, минуты считает…

Соня расцветала в лучезарной улыбке.

— Глядите-ка на нее, — говорила няня Кира. — Ясным солнышком засияла, словно год не виделись…

Однако улыбка быстро исчезала с Сониного лица. Она сходила в вестибюль привычно серьезная, сухо кивала мужу:

— Сейчас пойдем, подожди еще немного…

— Боится его разбаловать, — утверждала Клавдия Петровна. — Только напрасно боится, такой, как ее Миша, никогда не разбалуется, это — человек редкий…

Почти каждый день Соня приносила сведения о собаке, которую она устроила. Соседка назвала ее Пончик.

— Оказывается, у нее когда-то была такая собака, Пончик, — рассказала Соня. — И, представьте, она считает, что нынешний Пончик как две капли воды похож на того, прошлого…

— Бывает, — сказала Вика.

Они вместе вышли из подъезда, обеим было по дороге, до метро.

— А я и не знала, что ты такая жалостливая, — сказала Вика. — Вроде нашей Альки…

— Знаешь, почему я так пожалела эту собаку? — спросила Соня. — Потому что она ничья.

— Наша Аля тоже жалеет бездомных собак, — сказала Вика. — Мне кажется, ее бы воля, она бы их всех взяла домой, кого бы ни увидела: и собак, и кошек.

Соня ничего не ответила, погруженная в свои мысли. Потом сказала:

— Я теперь поняла, почему, например, именно Лайку взяли тогда в космос или Стрелку с Белкой, а никаких других собак.

— Почему? — спросила Вика.

— Потому что они были ничьи, ничейные, никому не принадлежали. — Соня остановилась, и Вика остановилась вместе с нею. — В жизни очень важно быть чьей-то, — медленно проговорила Соня. — Наверно, это важнее всего, потому что, если ты чья-то, тогда о тебе думают, беспокоятся, заботятся, главное, тебя любят.

— Ты, например, чья-то? — спросила Вика.

— А как же. А мой Миша на что?

— А вот я ничья, — сказала Вика. — Да,— повторила она, — я — ничья, ничейная, вроде твоей собаки, никому не принадлежу, никто обо мне не заботится…

— Разве? — удивилась Соня. — А мне казалось, у тебя столько поклонников, ведь ты сама говорила, что если бы только захотела, у тебя бы был не один, а целая сотня мужей…

Соня оборвала себя, не договорив. Вика не слушала ее, смотрела прямо перед собой, и глаза у нее казались пустыми.

Такой она Вику еще не видела. Вика выглядела всегда веселой, уверенной в себе, няня Кира говорила о ней:

— Полной ногой по земле шагает…

Вика не только никогда не жаловалась, но и вообще-то предпочитала ничего не рассказывать о себе. Если ее спрашивали, как провела выходной, отвечала обычно короткими, загадочно звучавшими фразами:

— Да, вчера славно было… Представьте, девочки, мне преподнесли вот такой букетище…

— Кто? — спросит простодушно Алевтина.

Вика сощурит сильно намазанные глаза.

— Много будешь знать, быстро состаришься, моя крошка.

Ее жизнь, скрытая решительно от всех, казалась манящей, таившей в себе некую загадку, не доступную никому.

Она недурно пела, на вечерах самодеятельности, которые устраивались по праздникам в больнице, она исполняла песни из репертуара Эдиты Пьехи под собственный аккомпанемент на гитаре.

Обычно незадолго до конца вечера Вика уходила, причем обставляла свой уход присущей ей многозначительностью, то и дело подбегала к окну, вглядывалась в темневшую за окном улицу.

Разумеется, кто-нибудь непременно спрашивал:

— Кого ждешь?

Ей только того и надо было.

— За мной должна прийти машина.

И вскоре она исчезала.

Клавдия Петровна, обладавшая, по собственным словам, проницательностью сотрудника МУРа, утверждала:

— Все это, девочки, одна игра, сплошная игра, ничего более, никого у нее нет, никто ее не ждет и ждать не собирается. Да и кому она нужна, вы только поглядите на нее!

Но Алевтина, привыкшая верить людям, ведь ее еще никто никогда не обманывал, горячо защищала Вику:

— А вот и неправда! Она пользуется успехом, я уверена, она очень даже нравится…

— Я тоже думаю, она живет яркой жизнью, — говорила Соня.

А Вика, как бы угадывая то, что о ней говорят, приходя на работу, в первые же минуты сообщала:

— Вчера была в одной компании, сплошные летчики-испытатели, мужики первый класс, один к одному…

— Ну и что же? — допытывалась Клавдия Петровна, незаметно подмигивая Алевтине и Соне. — И что же — твой первый класс: умерли в одночасье, узрев тебя?