От мира сего

Ей довелось однажды побывать на лекции знаменитого кардиолога, которого чтил весь мир. Это был уже старый, но еще бодрый человек, страстно любивший свое дело. И вот что он сказал в самом начале лекции:

«Врач, думающий о посторонних предметах перед лицом болезни, не имеет права называться врачом. Это скорее ремесленник, халтурщик, чтобы не сказать еще какого-либо более крепкого слова…»

Разом все было забыто. Владик, его предательство, ее страдания, бесконечные мысленные препирательства и споры с ним…

— А вот так больно? — она снова надавила на живот Бочкаревой.

— Еще как!

Зоя Ярославна подняла голову, встретилась взглядом с глазами Юры Гусарова.

— Hepar?^[1] — спросил Юра.

— Полагаю, что да, — вскользь ответила Зоя Ярославна. — Давайте вы обследуйте…

Она встала с постели, он сел на ее место; она любовалась отточенными движениями его больших, сильных рук. Поистине руки врача! Чуткие пальцы, каждый жест выверен, четок, а это для врача, пожалуй, самое главное. И еще — непритворная заинтересованность своим делом, все это у него есть, не отнимешь.

После Юры живот Бочкаревой пальпировали остальные студенты, особенно старалась Альбина Мезенцева, некрасивая носатая девица, на тощих бедрах дорогие иссиня-серые джинсы, из-под белого халата виднеется край бархатного пиджака. Вот из Альбины, как бы она ни старалась, не получится настоящего хорошего врача. Зоя Ярославна была уверена, Альбине чересчур легко, вольготно живется, а это, как ни странно, в какой-то мере пагубно для врача, подобный modus vivendi^[2] гасит все стремления, весь тот жар души, который необходим врачу, если не в течение всей жизни, то хотя бы в первой ее половине.

Говорят, Альбина — дочь какого-то важного деятеля науки.

«Опять, — с досадой прервала себя Зоя Ярославна. — Опять я о чем-то другом, ненужном. Да что это со мной нынче?»

— А ну, девушка, осторожнее, — сказала Бочкарева. — Не чурку деревянную мнете, а человека, покамест живого…

Альбина испуганно отдернула руку.

— Простите, неужели я сделала вам больно?

— Еще как сделала, — ответила Бочкарева. — Вас бы так…

Круглые голубые глаза ее с наслаждением смотрели на Альбину: опустив голову, сгорбившись, Альбина выглядела какой-то особенно несчастной, неприкаянной; Зое Ярославне стало жаль ее. Ну и язва же эта самая Мария Петровна, нет для нее большего удовольствия, чем уколоть кого бы то ни было, обидеть как бы ненароком, высмеять хорошенько. Может быть, раньше она не была такой, а стала из-за болезни? Бывает порой, что люди больные, увечные, несчастные становятся злыми и недоброжелательными.

Зое Ярославне вспомнилась старая гардеробщица, о ней говорили, что она работает в мединституте чуть ли не со дня его основания.

Звали ее смешно, необычно — Павлания, студенты, само собой, переиначили ее имя, называли ее Павлиния. Она считала себя истинным знатоком медицины, когда ее спрашивали, имеет ли она врачебное образование, отвечала с важным видом:

— Законченного у меня нет, но вообще-то я имею самое тесное отношение к медицине.

Так вот Павлиния часто говорила:

«У больного человека все шарики в крови превращаются в желчь. Это я точно знаю, можете не сомневаться…»

И еще Павлиния утверждала:

«Нам, медицинским работникам, надлежит быть ко всем больным помягче, поснисходительней, это наша наипервейшая обязанность».

Смешная старуха была эта самая Павлиния, впрочем, неплохая, душевная, всех жалела, даже предлагала частенько в долг кому рубль, кому три из своей крошечной зарплаты. Находились такие, что брали у нее в долг и не удосуживались отдать, а она не напоминала никогда, хотя была одинока и, надо думать, изрядно нуждалась.

Неужели и вправду в Бочкаревой говорит не врожденное ехидство, а просто-напросто болезнь, измучившая ее?

Зоя Ярославна перевела взгляд на соседку Бочкаревой, молоденькую Лизу Корытову, работницу 1-го часового завода.

У Лизы, совсем недавно вышедшей замуж, камни в желчном пузыре.

Операция неизбежна, так дружно считают все врачи, но почему-то Лиза стала температурить, врачи настойчиво ищут причины, не могут добиться снижения температуры, все время тридцать семь и четыре, тридцать семь и семь.

По ночам, Зоя Ярославна знала, Лиза плачет, боится, как бы не надоесть своей хворобой молодому мужу. Она аккуратно принимает все лекарства, терпеливо переносит любые уколы, но до операции еще далеко. Как пройдет операция? И что будет с Лизой после операции? Как она перенесет ее? Кто знает…

Как-то Зое Ярославне довелось видеть Лизиного мужа.

Такой же молодой, ясноглазый, с простодушными губами, он походил на Лизу словно родной брат.

Они сидели рядышком в коридоре, он держал в своих ладонях Лизину руку, молча поглядывая на Лизу часто моргающими печальными глазами.

Само собой, он удручен, опечален болезнью жены, должно быть, ждет не дождется, когда-то она вернется домой, но сколько еще он будет ждать? Хватит ли у него терпения или ему надоест вся эта затянувшаяся история?