От мира сего

А Лиза, тяжело больная, страдающая и физически, и нравственно, совсем не озлоблена, никому не завидует, не пышет ненавистью, а, напротив, удивительно добра, стремится всем услужить, помочь чем только может…

Зоя Ярославна подошла к Лизе, погладила ее по голове. Ощутила под своей рукой мягкие, пушистые волосы, разделенные пробором посередине.

Лиза улыбнулась ей:

— Сегодня у меня хороший анализ, гемоглобин был сорок два, а теперь уже сорок четыре!

Опасливо покосилась на Бочкареву, свою соседку. Может быть, Бочкарева позавидует тому, что у Лизы гемоглобин стал лучше?

Лиза торопливо добавила:

— Но, конечно, я понимаю, если гемоглобин выше, это все же не все.

— Ясное дело, — насмешливо подхватила Бочкарева. — Бывает и так: у человека опухоль самая что ни на есть злокачественная, а гемоглобин хороший, сами врачи даже дивятся…

Повернула голову к Лизе, переспросила с улыбкой, словно бы мягкой, но, как подумалось Зое Ярославне, таившей в себе некую опасность:

— Сорок четыре? А было сорок один?

— Сорок четыре, — радостно подтвердила Лиза.

— Да это же одно и то же, — четко произнесла Бочкарева, голубые глаза ее с наслаждением оглядели Лизину разом погасшую мордочку. — Что сорок один, что сорок четыре — один черт. Все равно мало, очень даже мало, все равно тебе еще лежать да лежать в больнице до скончания века, что, неправду говорю?

Она перевела взгляд на Зою Ярославну. И Лиза тоже смотрела на нее потемневшими от горя глазами.

— Неправду, — твердо ответила Зоя Ярославна. Лизины глаза сразу прояснились, посветлели. — Разумеется, неправду, — продолжала Зоя Ярославна. — Во-первых, сорок четыре теперь, а было сорок один, это означает, есть тенденция к росту, это уже хорошо…

Студенты, окружившие Зою Ярославну, вслушивались в ее слова. Она глянула на Юру Гусарова, осознала мгновенно, он все понял, он на ее стороне, сейчас он ее поддержит. И не ошиблась.

— Тенденция к росту — это уже немало, — глуховатым своим голосом подхватил Юра. — Сегодня сорок четыре, а через пять дней, глядишь, и все полсотни…

— Если не больше, — сказала Лиза. — Мне Петечка вчерашний день гранаты привез, из самого Ташкента привезли ему, каждая гранатина словно бомба, хотите, покажу?

Она потянулась было к своей тумбочке, Юра остановил ее: — Зачем? Не надо, мы вам и так верим.

— Я как съем гранаты, сразу гемоглобин вырастет, правда ведь?

Лиза с тревогой, которую пыталась не показать и все-таки не могла окончательно утаить, смотрела то на Зою Ярославну, то на Юру.

— Правда, — улыбаясь, ответила Зоя Ярославна.

Бочкарева громко засмеялась, сказала, не обращаясь ни к кому, а словно бы ко всем:

— Надежды юношей питают…

— А вы злая, — проговорила Альбина, до того все время молчавшая. — Такая злая, такая ненавистная…

И вдруг быстро рванулась, выскочила из палаты.

— Психованная, — презрительно заметила Бочкарева. Ходят сюда психи всякие, благо всем всегда вход открыт…

Зоя Ярославна переглянулась с Юрой, оба подумали об одном и том же: была бы Бочкарева не больная, они бы ей показали…

Лежавшая возле окна Медея Даладзе меланхолично жевала грушу, нарезанную ломтиками.

Привстав на постели, всплеснула смуглыми руками.

— Вай, что же это такое? Что это за молодые врачи?

Долго, укоризненно качала большой, густоволосой головой.

— Что же это за молодые доктора, разве так можно?

С Медеей все обстояло непросто. Она приехала из Тбилиси, пришла на прием к Зое Ярославне, стала просить положить ее в больницу.

— Вай, вы такой доктор, такой доктор, у нас в каждом доме только про вас рассказывают, — говорила Медея своим гортанным низким голосом, часто моргая крупными темно-золотистыми глазами в густых, слегка загнутых ресницах. — Если я к вам не лягу, мне больше никуда не надо, так и знайте!

Зоя Ярославна превосходно знала, никто о ней ни в каких домах Тбилиси ни слова не молвил, и сама Медея Даладзе, надо полагать, и слыхом о ней не слыхала, просто приехала в Москву, и кто-то посоветовал лечь именно в эту больницу, может быть, вспомнили, есть такой доктор Башкирцева, хорошо бы попасть к ней. Вот и вся разгадка.

Медея была женой какого-то торгового деятеля Тбилиси; примерно минут через десять после того, как она вошла в кабинет, она вытащила из большой цветастой сумки персики, гранаты и мандарины.

— Это вам, доктор, — сказала. — Кушайте на здоровье!

— Прежде всего, вы немедленно уберите все это в сумку, — сказала Зоя Ярославна. — Пока не уберете, не буду с вами разговаривать.

Зоя Ярославна была непреклонна. И Медее не оставалось ничего другого, как спрятать фрукты обратно в свою кошелку.

Болезни у нее были, по мнению Зои Ярославны, осмотревшей Медею, перебравшей все рентгеновские снимки, привезенные из Тбилиси, пожалуй, скорее придуманные; однако совершенно здоровой посчитать ее никак нельзя было, да и как могла быть здоровой женщина, тридцати восьми лет от роду, весившая около ста килограммов, с приобретенным в течение жизни ожирением сердца?