От мира сего

День был прекрасный, солнечный, небо безоблачное, легкий ветерок. Теплоход словно бы неслышно отошел от берега. Вскоре Химкинский вокзал скрылся из глаз, поплыли друг за дружкой зеленые берега, коттеджи, березовые рощи, леса, перелески…

Радио транслировало музыку, неслись над водой танго, блюзы и фокстроты довоенных лет.

Клавдия Петровна мечтательно закрыла глаза.

— Так и вижу сейчас танцплощадку в Сокольниках, джаз под управлением Альберта Соловья, до сих пор помню его — с усиками, белая крахмальная рубашка и черный галстук бантиком, мы тогда такие галстуки называли кисками. Топот стоит на деревянном полу, пыль столбом, я с моим кавалером кружусь до упаду…

Она вздохнула.

— Я — молодая, молодая… — Она даже зажмурилась, словно на миг воочию увидела себя такой, какой была в ту пору. — Волосы у меня валиком вокруг головы, самая тогда модная прическа, платье вискозовое, голубое в белый горошек, на ногах белые открытые туфли на резиновом ходу, с голубым кантиком, тогда многие носили такие туфли, а он…

— А он еще того лучше, — продолжила Вика.

Клавдия Петровна строго глянула на нее:

— Не хохми, нехорошо над старшими смеяться. Сама тоже когда-нибудь постареешь…

— Ладно, не буду, — пообещала Вика. — Так какой же он?

— Он в белой рубашке с закатанными рукавами, и брюки тоже белые, а туфли парусиновые, начищенные зубным порошком…

— Тогда, я слышал, многие мужчины чистили туфли зубным порошком, — вставил Юра Гусаров.

Клавдия Петровна кивнула.

— Когда танцы кончались, весь пол на площадке был белый, именно от зубного порошка…

— Вы помните войну? — спросила Алевтина. — У меня бабушка была на фронте и до сих пор все помнит.

— Я не была на фронте, я была чересчур молода в то время, но помню, как война кончилась…

— И я помню, — сказала Зоя Ярославна.

В ту пору она жила с матерью в Замоскворечье, на Донской улице; небольшой двухэтажный особнячок, плотно набитый жильцами, сад вокруг особняка, в саду одичавшие яблони, вишни, много крапивы и широких, жирных лопухов. Примерно за полгода до Победы мать получила похоронку:

«Ваш муж пал смертью храбрых в боях за Штеттин…» Зоя хорошо помнила отца, это с годами, постепенно стирались в памяти его черты, а тогда, хотя и было ей не больше шести, отец помнился как живой, и она все время допытывалась у матери: когда наконец приедет папа? Почему его так долго нет?..

А мать каждый раз отвечала:

«Подожди еще немного, папа скоро приедет…»

Рано утром 9 мая радио сообщило — кончилась война.

Зоя была в саду, вместе с подружкой, жившей в соседнем доме и приходившей исправно к ней, шила из лоскутков подушки для куклиной постели. Тут же валялась на траве кукла, старая-престарая, когда-то отец купил ее Зое, безглазая, безволосая, но Зоя привыкла к ней и не решалась ее выбросить, тем более что новой куклы ей никто купить не собирался.

Из окошка ее позвала мать:

— Зоя, скорее сюда…

— Сейчас, — не оборачиваясь, ответила Зоя, но мать продолжала звать ее:

— Давай скорее домой…

Зоя нехотя побежала домой, мать встретила ее на пороге, схватила на руки, хотя Зоя была не такой уж легонькой, прижала к себе.

— Зоя, девочка моя, война кончилась…

— Кончилась? — переспросила Зоя. — Вот и хорошо, а когда теперь папа приедет?

И тогда мать, помедлив, сказала очень тихо, многие годы спустя Зое помнился ее сдавленный, почти неслышный голос:

— Девочка, папа уже не приедет…

Позднее в саду расставили столы, на столы поставили тарелки, бутылки с ситро и с водкой, миски с винегретом, с вареной картошкой, с салом, нарезанным тоненькими ломтиками, — небогатое угощенье тех лет, на отдельный стол поставили патефон, соседский Егор, инвалид, потерявший ногу в Полесье, заводил патефон, ставил на него все новые пластинки.

Самая старая жилица дома Валерия Валерьевна Радкевич первой пришла в сад, принесла килограмм белой муки-крупчатки.

— Берегла, — сказала. — Когда сын и внук приедут с фронта…

Не договорила, и все вокруг тоже не произнесли ни слова, сын Валерии Валерьевны пропал без вести еще в сорок втором, а от внука уже полгода не было писем.

Дуся Яковлева, жившая в полуподвале, вальяжная, светлокожая блондинка, о ней говорили: «Гроза всего Замоскворечья», до того была привлекательна, обрадованно воскликнула:

— Сейчас мигом тесто на пироги поставлю, пока здесь пировать будете, все будет готово…

— Да ты что? — удивилась Варвара Сергеевна, соседка Зои по квартире. — Дождешься утра, пока тесто поднимется, а у меня уже тесто с вечера поставлено…

У Варвары Сергеевны муж погиб в первые дни войны, осталось двое сыновей, старший, Василий, работал на заводе, на том же, на котором работал отец, а младший, Митька, учился в пятом классе и славился на всю Донскую как первый бузотер и хулиган, каких поискать.

Зоина мать принесла говорящее письмо — пластинку, которую наговорил ее муж, Зоин отец, перед тем как уйти на фронт.

Егор поставил пластинку с говорящим письмом на диск патефона, и все услышали знакомый голос Зоиного отца:

«Мои дорогие, Катя и Зойка! Живите дружно, а я обещаю вернуться домой с победой, разгромив ненавистного врага…»