— Эффектная женщина, — тоном знатока определила Вика и обратилась к Юре: — Вы не находите?
Юра мельком глянул на нее, быстро отвернулся:
— Ничего особенного.
— Да что вы? — воскликнула Вика. — Вы это серьезно?
— Вполне серьезно.
Вика шепнула Алевтине:
— Тогда ты самая счастливая, он ведь никого, кроме тебя, не видит.
— А мне что? — Алевтина пожала плечами. — Мне не все равно?
Глаза ее смотрели на Вику открыто, немного удивленно.
Вика поняла: Алевтина не притворяется на самом деле, Юра ей и вправду не по нраву.
«Он не из тех, кто нравится женщинам, — решила Вика. — Хотя ему самому женщины еще как нравятся!»
Загорелая брюнетка в белом платье несколько раз хлопнула в ладоши.
— Внимание, товарищи, начинаем наш рассказ!
Она откашлялась и начала громким, хорошо поставленным голосом:
Начинаем наш рассказ,
Чтоб порадовать всех вас!
Чтобы вам сказать одно,
Гляньте вы скорей в окно…
Она передохнула. Зоя Ярославна переглянулась с Юрой.
— Это еще что такое?
— Послушаем дальше: что она еще такое выдаст? — эпически спокойно заметил Юра.
А дальше она продолжала:
Ведь природа так щедра,
Так обильна и добра,
Травы так растут богато,
А кустарники вокруг
И крепки, и тороваты,
Ты гляди, гляди, мой друг!
— Ну, знаете, — сказала Зоя Ярославна, обернувшись к Юре. — Вы все как хотите, а я с палубы ушла, пойду посижу внизу, в салоне…
— У меня терпение тоже кончилось, — сказал Юра.
Алевтина дотронулась до его руки.
— Погоди, ну чего ты, в самом деле?
Юра мгновенно размяк, заулыбался, украдкой, чтобы никто не видел, схватил ее маленькую ладонь, прижался к ней губами.
— А мне ее жалко, — сказала Алевтина, невольно отдернув руку. — Наверно, это ее собственные стихи?
— Чьи же еще? — спросила Зоя Ярославна.
— Давайте послушаем: что она еще такого насочинит? — сказала Вика.
— Вы слушайте, а я пойду, — сказала Зоя Ярославна, направляясь в нижний салон.
— Я с вами, — в один голос произнесли Клавдия Петровна и Самсонов.
Спустя примерно часа два они снова встретились на палубе.
— Долго она еще вас мучила? — спросила Зоя Ярославна.
— Долго, — признался Юра. — Ох как долго.
— А я уже все узнала, — сказала дотошная Вика, всегда все умевшая распознать раньше других. — Это экскурсовод, она тут ездит с экскурсиями на этом самом теплоходе, случается, и на других теплоходах, она показывает всякие достопримечательности; иногда ходит вместе с туристами осматривать монастыри, остатки крепостей или, наоборот, показывает новые ГЭС, заводы, санатории, которых здесь раньше не было.
— Все понятно. При чем здесь все-таки стихи, да еще такие ужасные? — спросила Зоя Ярославна.
Вика засмеялась.
— И про это скажу: оказывается, она пишет стихи. Да, так мне именно и сказали, пишет стихи, которые нигде не печатают и не могут печатать.
— Естественно, — сказала Клавдия Петровна. — Такие стихи просто, по-моему, вредно слушать, можно отравиться на всю жизнь и уже никогда не признавать никакой поэзии.
— Согласен с вами, — вставил молчавший до этого все время доктор Самсонов. — Я тоже удивлялся раньше: как это можно такие вот стихи публично читать?
— Как можно писать, спросите, — заметила Вика. — Оказывается, она, эта самая экскурсоводка, заставляет таким вот образом слушать свои стихи. Не мытьем, так катаньем, пусть не печатают, все равно заставляет слушать то, что она сочинила…
— Хитра, однако, — сказал Юра.
— Признаться, мне она даже внешне разонравилась, — сказала Вика. — Сперва она как-то показалась яркой, интересной, а теперь и глядеть на нее неохота.
— Одним словом, разложили бедную поэтессу на все корки, — заключила Алевтина. — А мне все равно ее жаль, она сочиняет, старается, можно сказать, читает во весь голос, а мы все только морщимся и ругаем ее.
— Так ей и надо, не навязывайся, — жестко сказала Вика. — И хватит о ней, идет?
— Идет, — вздохнула Алевтина.
Когда собираются люди, вместе работающие, то как бы ни старались не говорить о работе, все равно, так или иначе неизбежно возвращаются к проблемам, которые равно интересуют всех.
А проблемы, равно интересующие всех — это большей частью проблемы, связанные с общей работой.
Так было и на этот раз. Кто-то, кажется Клавдия Петровна, вспомнил главного врача, который недавно овдовел, прожив с женой в мире и ладу более тридцати лет. Главный врач, человек сдержанный, по всему, надо думать, мужественный, не любящий открыто жаловаться всем и каждому, внешне казался совершенно спокойным.
— Можете себе представить, — рассказывала Клавдия Петровна. — На другой день после похорон захожу к нему в кабинет, он как ни в чем не бывало, привет, говорит, Клавочка, давненько не заходили ко мне, почему так? Я просто слов лишилась, думала, сейчас выражу ему мое самое глубокое соболезнование, а он словно бы испугался. Понял и испугался, стал что-то быстро-быстро говорить, дескать, почему я не захожу, и какая погода хорошая, и скоро ли морозы ударят, и всякое такое прочее.
— А вы верно сказали, испугался, — заметил Самсонов. — Он именно испугался, что вы начнете соболезновать ему, всякие там жалостные слова, сочувствие и так далее, а он, видать, всего этого на дух не переносит.