От мира сего

— То есть как окончен? — Она смотрела на него, не робея, притворно удивленно раскрыв глаза. — Почему окончен?

— Если хотите, можете жаловаться на меня, — тихо произнес Вершилов, чуть задыхаясь, у него всегда, когда он волновался, падал голос и словно бы не хватало дыхания. — Можете писать во все инстанции, это ваше право, но разговаривать с вами и слушать вас я не желаю. Это тоже мое право.

— Вот как? — сказала Лариса Аркадьевна. — Это вы серьезно?

Она еще храбрилась, никак не желала сдаваться, однако чувствовалось, что запас ее наглости явно иссяк. И стало понятно, прежде всего ей самой, что ничего у нее не получилось, ничего ровным счетом она не сумела добиться.

Глаза ее окончательно потемнели, губы сжались.

Зоя Ярославна подошла к ней, мягко, но настойчиво тронула за плечо:

— Пожалуйста, пойдемте…

Лариса Аркадьевна рванулась от нее:

— Оставьте меня!

Но Зоя Ярославна была настойчива и не любила уступать, это знали все те, с кем ей приходилось сталкиваться.

— Пойдемте…

Почти силой натянула на плечи Ларисы Аркадьевны щегольскую ее шубку, приподняла с кресла.

— Пойдемте, — повторила.

И та послушно, осознав всю бесполезность своего прихода, поднялась, вышла вместе с Зоей Ярославной из кабинета, не произнеся ни слова.

Спустя несколько минут Зоя Ярославна вернулась. Стоя возле стола, сказала:

— Проводила до самого выхода. Полагаю, больше не явится…

— Не в этом дело.

Вершилов задумчиво постучал ручкой по столу.

— Вернется не вернется, явится не явится — не в этом, конечно, дело. Объясните мне: как это все получилось? Вы поняли?

— Я давно уже все поняла, с самого начала.

— Что же это было? Как это произошло?

— Очень просто. Ткаченко добрый знакомый нашего Вареникова.

— Он уже не наш, — прервал ее Вершилов. — Больше работать у нас не будет.

— Ясно, — кивнула Зоя Ярославна. — Теперь мы точно знаем, по каким причинам доброму знакомому нашего Вареникова надо было на какое-то время скрыться в укромном месте и чтобы его никто не тревожил…

— Позвольте, — снова прервал ее Вершилов. — Как можно укрыться от закона? Все равно ведь наказания ему не избежать.

— Безусловно, — согласилась Зоя Ярославна. — Но каждый нарушитель закона надеется: а вдруг его минует? Скроется на время, как-то пробежит мимо бдительных глаз разного рода следователей и законников, авось дело закроют — и все окончится как нельзя более благополучно.

— Но Вареников, Вареников, как же он мог так? Как посмел?

Крупный рот Зои Ярославны тронула легкая усмешка.

— Честное слово, вы наивны, словно ребенок. Да чего там ребенок, теперь дети пошли мудрые, всезнающие, всепонимающие, вы наивны, как новорожденный, это, пожалуй, вернее. Неужели вы до сих пор не понимаете, что Вареников самый обыкновенный подонок? Что это человек, для которого ничто не дорого, который, должно быть, уже многие годы на все лады позорит нашу профессию, берет взятки, торгуется, словно на рынке, устраивает свои пакостные дела…

Она пристукнула крепким, загорелым кулаком по спинке стула.

— Сегодня следователь многое разъяснил мне, — тихо проговорил Вершилов.

— А мне и раньше многое было ясно, — сказала Зоя Ярославна.

— Ясно? Тогда почему же вы молчали?

— Не было точных фактов, все одни лишь догадки, предположения, только сегодня мы наконец все как есть узнали.

— Да, узнали, — повторил Вершилов.

Несколько мгновений оба они молчали. Зоя Ярославна начала первая:

— Как бы там ни было, а попадет на орехи, — и вам, разумеется, в первый черед, и мне как предместкома, и Самсонову как партийному секретарю.

— Попадет, — согласился Вершилов. — Как не попасть, и за халатность, и за легкомыслие, и за попустительство, одним словом, за многое…

— И поделом, — сказала Зоя Ярославна. — Вы не находите?

— Нахожу, — с горечью ответил Вершилов. — Разумеется, нахожу.

Он все еще никак не мог прийти в себя. Слова этой женщины словно бы горели в его мозгу:

«Выходит, так: дал достаточно — все условия для лечения, не дал — ничего не выйдет…»

Он знал, что Вареников не любит его. Само собой, такого взрыва ненависти, какой произошел совсем недавно, он не ожидал.

Просто знал, Володя его не любит, да и сам не очень-то расположен к нему. Он представлялся ему современным типом потребителя, истого мещанина, умеющего изо всего извлекать для себя необходимую выгоду. Вареников, надо отдать ему должное, довольно долго играл роль этакого рубахи-парня, распахнутой души, бесшабашного и отзывчивого.

Он, Вершилов, знал, это все игра, ничто другое, и все-таки сам иной раз поддавался этой игре, вдруг принимая ее за подлинное естество, за неподдельное свойство натуры. И вот теперь, как говорится, доигрался!

Вершилов принадлежал к тому роду людей, которые всегда и во всем видят первопричину в собственной вине. Он винил прежде всего самого себя, судил себя жестоким судом, не знающим пощады и милосердия. Мягкий, уступчивый по отношению к другим, он не знал пощады к самому себе.