От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920

Что касается до солдат, то у них в это время голова пухла от сыпавшегося на них со всех сторон пропагандистского материала от всех социалистических партий. Большевики еще не успели в то время развить полной деятельности, но их обещания, конечно, должны были иметь полный успех, так как больше них обещать уже никто не мог. Эсеры про них острили, что они обещают все и еще по полтиннику на брата. Солдаты во всех прокламациях разбирались плохо, но хорошо поняли одно: конец войне, возвращение домой и дележ земли. Ряды полков начали сначала понемногу, а потом все быстрее и быстрее редеть. Вначале были отпуска, а когда их прекратили вследствие невозвращения отпускных, то началось дезертирство. К тому же начальство начало само увольнять старшие сроки службы. Масса оказалась также больных, которым запуганные врачи без отказа выдавали свидетельства.

После неудачной попытки Корнилова захватить власть развал пошел уже быстрым темпом. Умеренные комитеты заменялись крайними, и положение делалось напряженное. До большевистского переворота мне еще кое-как удавалось сохранять подобие порядка, но, когда пришло известие о событиях в Петербурге и о вступлении Ленина с компанией во власть, я понял, что делать уже больше нечего. Съездил в Болград и, посовещавшись с генералом Цуриковым, я по его примеру образовал революционный комитет, которому и передал власть, но предварительно передал также оборону участка румынскому адмиралу Скодре.[274] Скодра сначала поморщился, но затем снесся с Яссами и согласился, несмотря на то, что у него было всего две роты матросов. Видимо, румыны уже решили вступить в переговоры с Германией.

Революционный комитет сейчас же избрал триумвират из солдата, матроса и прапорщика Нижерадзе, которые и приняли у меня бразды правления. Из этих трех лиц самый несимпатичный был прапорщик, который явно стремился к провокации всех начальников, но, по счастью, ему этого не удалось. По его проискам сейчас же была назначена ревизия дел штаба, которой никаких упущений обнаружить не удалось. Наоборот, чины штаба, собравшись на пленарное заседание, решили мне преподнести по правилам, изданным Керенским, солдатский Георгиевский крест. Прапорщик скрежетал зубами, но все же был вынужден подписать мой патент.

С этого времени я сделался только зрителем всех событий, которые продолжали развиваться в порядке окончательного разложения. В Килии остатки 4-го полка, стоявшего там, произвели еврейский погром и разграбили полковые суммы. Измаилу угрожало то же самое, но здешние жидки уплатили порядочную сумму и наняли из тех же солдат вооруженную охрану и таким образом откупились от погрома.

Председатель объединенных комитетов футурист Филонов, когда-то имевший большое влияние, на одном из митингов был избит толпой и после этого случая потерял всякий авторитет. Триумвират, меня сменивший, также сам еле влачил свое существование, хотя и продолжал писать декреты. Мое положение пока не изменилось. Я был свободен и по вечерам даже выходил на прогулку по городу и мог бы уехать куда хочу, но я положительно не знал, куда ехать при полном развале на железных дорогах, и потому предпочитал оставаться в Измаиле, где меня все знали и относились ко мне хорошо.

В декабре в Измаил пришел карательный миноносец из Севастополя и потребовал моей выдачи для следствия и суда. Комитет собрался на пленарное заседание и постановил отказать в моей выдаче, так как судить меня незачем, и, наоборот, они все мною очень довольны. Признаюсь, я пережил довольно неприятные минуты, пока решалось это дело, и очень удивился, что комитет решил проявить такую твердость. Так карательный миноносец и ушел без всякого успеха.

Конец декабря и начало января прошло на мирном положении. В Измаиле остались только человек 300 солдат и комитеты, которые распродавали казенное имущество и сколачивали себе деньгу. Настроение у всех было самое миролюбивое, как у всех коммерсантов. Мы праздновали мирно праздники Рождества Христова и даже недурно продовольствовались, так как в Бессарабии еще всего было много.

Мирное житие товарищей солдат и матросов было внезапно прекращено румынами. Однажды ко мне пришел мой бывший адъютант и сообщил, что комитет находится в большой панике. Получено известие, что румынские войска заняли Болград и разоружили местный гарнизон. День и ночь шли заседания комитета, и после долгих споров решили защищать Измаил до последней капли крови, о чем объявили населению, а сами ночью перебрались на суда и приготовились к спешному отплытию. Ко мне накануне явился член триумвирата солдат Егоров, объявил, что они думают защищаться, и спросил меня, не соглашусь ли я принять начальство над обороной Измаила.

Я мог только рассмеяться на такое предложение и спросил, кем же я буду командовать. Оказалось, что никто драться не хочет. Он ушел от меня сильно смущенный.

Прошла довольно тревожная ночь, и после полдня 17 января послышалась ружейная стрельба. Оказалось, что румыны для производства впечатления на жителей выпустили несколько очередей шрапнелей с высоким разрывом.