Две прозрачные капли скатились по щекам и упали на лист, заставив потемневшие от времени чернила расплыться маленькими кляксами, но Гарри даже не обратил на это внимания. Он смотрел на ровные строчки, разглядывая их так, словно он был девушкой, которая смотрит на самые красивые и дорогие в мире брильянты и никак не может наглядеться.
Гарри тихо всхлипнул и быстро вытер очередную слезу, бежавшую по щеке. Боль, печаль и тихая радость завладели им, не давая нормально вздохнуть. Он много раз слышал, что родители его очень любили, ведь любовь мамы и спасла его от Волан-де-Морта, но теперь это было как-то совсем по-другому. Наверное, потому, что это слова не «кого-то там», а его мамы; он видит их, может даже потрогать и убедиться, что все это происходило на самом деле. Он снова запутался в своих чувствах, разрывался между радостью, что все это
Такое было только один раз: тогда, когда он сидел у зеркала Еиналеж, смотрел в лица своих родителей - в тот момент он по-настоящему, до конца понял, что он - сирота. Что это так больно и несправедливо, что у его друзей есть родителей, а у него нет… Что это так сложно - притворяться, что все в порядке, когда к ним приходят письма и посылки от родителей, а он вынужден просто смотреть на них, понимая, что ему такого письма не придет никогда в жизни. И порой его брала такая детская, наивная обида, что мир так жестоко с ним обошелся, что он ни разу не слышал маминой колыбельной, не мог поведать отцу о своих проблемах, что на рождество его домой никто не ждет… И это были именно те чувства, о которых он не мог рассказать Рону или Гермионе, потому что они все равно бы его не поняли. Невилл мог бы его понять немного больше, но все равно… у него была любящая бабушка, у него же, Гарри, были только дядя и тетя, которым он никогда не был нужен. И ему стыдно было признаться даже себе, что, приехав в Хогвартс и смотря на своих однокурсников, он не смог сдержать себя, потому что нуждался в такой простой вещи, как родительская любовь - для него же это было что-то неведомое и такое желанное, как зрение для слепца. И по ночам, когда все засыпали, он выбирался из постели и садился на подоконник, часами смотря на усыпанное звездами небо и позволяя слезам стекать по подбородку. Он просто не мог больше сражаться со своими детскими потребностями и давал волю чувствам, хотя раньше не позволял себе этого, убеждая себя, что «он уже взрослый». Он просто сидел и еле слышно, раз за разом повторял эти два слова, которые он никогда никому не мог бы сказать: «Ма-ма… па-па…». Он произносил их по слогам, медленно и с расстановкой, будто пробуя на вкус, а потом с улыбкой на губах шел спать. Так продолжалось ровно до того момента, как он обнаружил зеркало Еиналеж. И только после разговора с Дамблдором он смог их отпустить… отпустить так, как это было возможно.
И сейчас, когда он прочитал эти строчки, это чувство к нему вернулось с новой силой. И теперь он сильно боялся его. Гарри несколько минут смотрел на огонь, пытаясь избавиться от мыслей, которые он уже давным-давно спрятал глубоко в себя.
Короткая стрелка часов медленно приближалась к цифре «девять», исписанных страниц становилось все меньше, а он все читал и читал, никак не мог насытиться прошлым, которое ему почти и не принадлежало. Промежутки между некоторыми записями иногда составляли недели две, а бывало и пару месяцев, от чего Гарри каждый раз вздрагивал, боясь, что следующая страница будет пустой.