От неолита до Главлита

22 марта 1850 г. Учреждено новое цензурное ведомство для учебных и всяких относящихся к учению и воспитанию книг. (…) Итак, вот сколько ныне у нас цензур: общая при министерстве народного просвещения, главное управление цензуры, верховный негласный комитет, духовная цензура, военная, цензура при министерстве иностранных дел, театральная при министерстве императорского двора, газетная при почтовом департаменте, цензура при III-м отделении собственной его величества канцелярии и новая, педагогическая. Итого: десять цензурных ведомств. Если сосчитать всех лиц, заведующих цензурою, их окажется больше, чем книг, печатаемых в течение года. Я ошибся: больше. Ещё цензура по части сочинений юридических при II отделении собственной канцелярии и цензура иностранных книг, — всего двенадцать.

28 марта 1850 г. Общество быстро погружается в варварство: спасай, кто может, свою душу.

25 февраля 1853 г. Действия цензуры превосходят всякое вероятие. Чего этим хотят достигнуть? Остановить деятельность мысли? Но ведь это всё равно что велеть реке плыть обратно. Вот из тысячи фактов некоторые самые свежие. Цензор Ахматов остановил печатание арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещён ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики.

Цензор Елагин не пропустил в одной географической статье места, где говорится, что в Сибири ездят на собаках. Он мотивировал своё запрещение необходимостью, чтобы это известие предварительно получило подтверждение со стороны министерства внутренних дел.

ПОСЛЕ ВЕЛИКИХ РЕФОРМ

По воцарении Александра II общество снова вздохнуло с облегчением: началась подготовка крестьянской реформы. Журналистике наконец дозволено было касаться политических вопросов, цензура стала либеральней, хотя и по-прежнему непредсказуемой. 6 апреля 1865 года вышел высочайший именной указ «о даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати»; тогда же появились временные правила о цензуре и печати, которые тем не менее просуществовали сорок лет — до 1905 года. По ним впервые освобождалась от предварительной цензуры некоторая часть печатной продукции в зависимости от её, так сказать, физического веса: оригинальные сочинения объёмом свыше десяти печатных листов и переводные свыше двадцати, а также «толстые» литературные журналы. Запрещение и изъятие книг впервые можно было произвести лишь по решению суда. Однако после ряда оправдательных приговоров правительство взяло обратно эту уступку: с 1872 года судьба «вредных сочинений» решалась «Комитетом 4-х министров». Что же до журналов, освобождённых от предварительной цензуры, — их судьба зависела от «правила трёх предостережений»: получив их в течение года, журнал закрывался навсегда (так погибли «Современник», «Отечественные записки» и ряд других ежемесячников). Объявленная — как всегда, сверху — «гласность» (тогда это знакомое нам словечко было в большой моде) всё же позволила деятелям радикальной и либеральной печати весьма остро, хотя и с оглядкой, критиковать существующие порядки. Как писал М. Е. Салтыков-Щедрин, «гласность в настоящее время составляет ту милую болячку сердца, о которой все говорят дрожащим от волнения голосом, но вместе с тем заметно перекосивши рыло в сторону».

Были тогда свои приливы и отливы, как, например, ужесточение действий цензуры в «эпоху безвременья» восьмидесятых годов. Но, во всяком случае, литераторам позволено было критиковать и даже высмеивать саму цензуру и цензоров. Публикуемые далее стихотворения, эпиграммы и пародии увидели всё-таки свет при жизни авторов.

Н. А. Некрасов О погоде

Часть первая

(Отрывок)

— Ну, а много видал сочинителей?
«День считай — не дойдёшь до конца,
Чай, и счёт потерял в литераторах!
Коих помню — пожалуй, скажу.
При царице, при трёх императорах
К ним ходил… при четвёртом хожу:
Знал Булгарина, Греча, Сенковского,
У Воейкова долго служил,
В Шепелёвском[26]

сыпал у ЖуковскогоИ у Пушкина в Царском гостил.
Походил я к Василью Андреичу[27],
Да гроша от него не видал,
Не чета Александру Сергеичу —
Тот частенько на водку давал.
Да зато попрекал всё цензурою:
Если красные встретит кресты[28],
Так и пустит в тебя корректурою:
Убирайся, мол, ты!
Глядя, как человек убивается,
Раз я молвил: сойдёт-де и так!
— Это кровь, говорит, проливается, —
Кровь моя — ты дурак!..»

1859