От Носке до Гитлера

До прихода национал-социалистов к власти кое-кто был уверен, что Розенберг будет министром иностранных дел гитлеровского правительства. Розенберг сам считал, что его взаимоотношения с Гитлером будут, по крайней мере, того же типа, что и взаимоотношения Талейрана с Наполеоном Адольф Гитлер питает несомненную слабость к своему "учителю" Розенбергу. Гитлер вообще питает слабость к архитекторам. Занятие архитектурой всегда было заветной мечтой Гитлера, и Гитлер больше всего любит и в политических построениях находить архитектонику. Ему кажется, что Розенберг, если не в архитектуре, то в международной политике обладает конструкторским талантом. Любопытно, что даже ближайшие соратники Гитлера, в особенности Геб-белье и Геринг, неоднократно пытались убедить Гитлера, что построения Розенберга в области внешней политики — плод весьма богатой, вернее, больной фантазии — представляют собой больше воздушные замки, чем реальные политические построения. Даже Геббельс и Геринг считают Розенберга просто сумасшедшим, и плачевные результаты лондонской поездки в мае 1933 г. дали такому взгляду на Розенберга весьма веские основания. Но Розенберг все еще уверен в том, что национал-социалистическое правительство должно будет в области внешней политики руководиться теми положениями, которые даны в "Мифе XX века" и в "Будущих путях германской внешней политики". Он твердо стоит на том, что те руководящие круги германской буржуазии, которые покровительствовали национал-социалистическому движению, были до приезда Альфреда Розенберга в Мюнхен, что называется, без руля и без ветрил в области внешней политики. Розенбергу кажется, что про него все еще в решающих кругах говорят именно так. как увековеченный Карлом Марксом (т. IV соч., стр. 531) Август Беккер говорил почти сто лет тому назад про некоего доктора Георга Кульмана из Гольштинии: "Не было человека, который выразил бы все наши страдания, все наши томления и надежды, словом все, что волнует нашу эпоху в ее сокровеннейшей глубине. Среди этой мучительной борьбы сомнений и чаяний он должен был выйти из своего духовного одиночества и принести решение загадки, обступающей нас со всех сторон, в столь ярких образах. Этот человек, которого ждет наша эпоха, появился". Альфред Розенберг, как мы знаем, тоже из Прибалтики, и ему казалось, что именно он привез в Мюнхен разрешение "всех загадок", обступающих германский неоимпериализм. Поэтому ему казалось, что на следующий же день после прихода Гитлера к власти именно ему будет поручено доказывать на практике путем руководства германской внешней политикой, в чем заключается разница между эрцберговской и гитлеровской Германией. Но на поверку оказалось, что гитлеровское правительство стоит перед теми же затруднениями в области попыток переиграть мировую войну, из которой Германия вышла с беспримерным поражением, перед которыми стоял в Компьенском лесу Эрцбергер. На поверку оказалось, что французские и английские политики пока отвечают Розенбергу и другим гитлеровским посланцам так, как в свое время маршал Фош ответил Эрцбергеру и как Пуанкаре или Бриан отвечали Штреземану. Можно даже сказать, что в некотором смысле Розенбергу хуже, чем Эрцбергеру: в момент свидания Фота с Эрцбергером в Компьенском лесу можно было спорить о том, как долго будет существовать на территории бывшей России советская власть и к чему приведет Октябрьская революция. Теперь дискуссия на эту тему даже в кабинетах буржуазных дипломатов и на свиданиях всяких прожектеров антисоветских блоков очень осложнилась благодаря неслыханным успехам нашего внутреннего строительства и небывалому росту международного веса и влияния Советского Союза. С одной стороны великая стройка в СССР, т. е. действительно творимая легенда нашей эпохи, с другой стороны, поскольку речь идет об Альфреде Розенберге, только "Миф XX века", оказавшийся несколько фантастической базой для активной германской политики. Пришлось пока повременить с назначением Розенберга ответственным руководителем германской внешней политики. Его назначили только "начальником внешнеполитического отдела национал-социалистической партии". После этого назначения Розенберг сам так определил круг своих обязанностей: "Германию, — сказал он, — теперь посещают заинтересованные лица со всех частей света. Получилась необходимость иметь возможность направлять их в какое-нибудь авторитетное место в руководстве партии. Дальнейшая область деятельности дана необходимостью следить за событиями заграницей и в углублении знаний о деятельности различных лиц". Розенберг, таким образом, нечто в роде руководителя справочного бюро не то для знатных иностранцев, не то для руководителей национал-социалистической партии. Тот факт, что руководители национал-социалистической диктатуры не решились дать Розенбергу более активный и ответственный пост, доказывает, что они в душе согласны с тем, что к Розенбергу может быть применена та оценка, которую Карл Маркс дал уже названному нами голштинцу: "Но этот великий мировой петух в действительности обыкновеннейший каплун, который одно время кормился у немецких ремес-. ленников и который не избежит своей судьбы". Розенберг не может избежать своей судьбы, как не может избежать своей судьбы вся внешнеполитическая установка фашистской диктатуры в Германии, хотя она пока только Розенбергу разрешает на его личный страх переводить на язык актуальной внешней политики "Миф XX века". Карл Маркс говорит про другого "голштинца", что "этот вдохновенный доктор — спиритуалистический обманщик, мистический хитрец". Национал-социалистическое движение, как мы знаем, в значительной степени выросло на дрожжах инстинктивного сопротивления широких народных масс версальскому гнету. Но разве не показательно для всей пустоты идейно-духовного содержания этого движения и для шаткости всей идеологической базы фашистской диктатуры, что главным специалистом в этой, казалось бы, решающей области оказался Альфред Розенберг, спиритуалистический обманщик и мистический хитрец из Прибалтики, не сумевший, кроме мистики, которая совершенно неуместна после прихода к власти, дать фашистской диктатуре ничего другого, что уже не было бы испробовано, с одной стороны, черносотенными подпевалами русской царской дипломатии, с другой — теми же версальскими "соглашателями" Эрцбергером и Штреземаном, в отличие от которых Розенберг грозился сказать какое-то новое слово?