От НТВ до НТВ. Тайные смыслы телевидения. Моя информационная война

Благодарен я и еще одному человеку, принявшему самое активное участие в моей судьбе. Мы уже были знакомы, он уже был неплохо осведомлен обо всех наших неприятностях, когда я обратился к нему за помощью. Мы долго разговаривали, и он пообещал помочь, чем сможет. Потому что должность и звание этого человека, конечно, внушали к нему серьезное уважение, однако никак не относились к журналистской работе. Но он помог, пристроив нас с Юлькой на радио «Говорит Москва», то есть фактически проломил дырку в бесконечном заборе, который все тянулся и тянулся перед нами. Мы смогли наконец-то «выбраться из окружения». Я пока ничем не отплатил этому человеку за его внимание. Я просто помню о нем и о том, что он сделал.

Ну а радио «Говорит Москва» тогда было совсем другой станцией, не той, где сейчас «рррррррычит» по утрам Сергей Доренко. Если я не ошибаюсь, она даже вещала на иной частоте. Успехи ее были более чем скромными, но в этом и заключался наш общий план: начать работать хоть где-нибудь, закрепиться на этом месте, нащупать ногами дно и оттолкнуться, чтобы снова начать движение вперед. «Говорит Москва» чем-то походило на «Эхо Москвы», возможно, в первую очередь архаичностью редакционных помещений. В течение нескольких месяцев, пока я приходил туда, я все время чувствовал, что попал в читальный зал провинциальной библиотеки. Станция обитала где-то в самом низу рейтинга, в тихом болотце, не претендуя на сенсационные темы, громкие расследования и скандальную популярность. Владельцев, руководителей, да и многих сотрудников все устраивало, они, как стайка «премудрых пискарей», сидели в вырытых ими же норках, не рискуя выбираться наружу без особой необходимости. Но и меня это тоже устраивало. Потому что это была работа, первая за многие месяцы настоящая оплачиваемая работа! А что по этому поводу думали другие, меня не волновало.

Вообще, к тому времени я уже научился не обращать внимания на реакцию со стороны. Поскольку я оставался в информационной тени, обзывать меня «продажным» вроде бы было не за что, но как только я появился в эфире «Пятого канала», то сразу же получил очередную порцию проклятий. Больше всего меня всегда поражал такой аргумент: «Ну, с ним все понятно. Детей-то надо кормить!» Возможные варианты – «детей нарожал» и, у особо информированных, – «детей набрал». Это универсальный способ как бы выявить исключительно отрицательные особенности персонажа, подчеркнув его беспринципность. Например, покойная Валерия Ильинична Новодворская, человек, некогда питавший ко мне самые теплые чувства, комментируя мои слова на «Прямой линии с Владимиром Путиным» в апреле 2014 года, говорила, что, когда Норкин на наших глазах совершает свое последнее, самое гнусное грехопадение, его можно понять! У него трое детей! Детей, правда, у меня уже было четверо, младшему тогда исполнилось десять, да и грехопадение вряд ли стало последним. Но Валерии Ильиничне я готов простить и небольшие ошибки, и глубокие заблуждения – все-таки, в отличие от подавляющего большинства ее соратников, Новодворская и в ошибках своих, и в заблуждениях всегда была искренней.

Но остальных хотел бы спросить: «А вы что – детей не кормите? Они у вас святым либеральным духом питаются? И вообще, при чем здесь дети?» Понятно, что такие вопросы оставались и останутся без ответа, поэтому я перестал реагировать на выпады. То же самое следовало отнести и к оценкам, которые выдавались тому или иному месту моей работы. Если это, пользуясь фразой Венедиктова, было «СМИ неправильное», я тоже автоматически становился «неправильным». И наоборот. То есть всегда учитывался и учитывается только внешний фактор, некая оболочка, а не то, что человек думает на самом деле. Думать одно, а делать другое – умеют многие. Некоторые бойцы невидимого фронта информационной войны ухитряются совмещать совершенно несовместимое. Например, работать в государственных СМИ, получать зарплату от государства и нещадно поносить это же самое государство в свободное от работы время. Возможно, это их конституционное право, я не спорю. Право на свободу слова, свободу самовыражения. Но я так не умею: на работе говорить одно, а дома – другое. Видимо, это моя серьезная проблема, потому что необходимое мне для душевного равновесия совпадение этих факторов достигается, увы, не так уж часто. Я должен чувствовать на работе то же самое, что и дома, иначе я просто начинаю плохо работать, и эта синекура быстро заканчивается.