От Олимпии до Ниневии во времена Гомера

Только поэт сумеет так рассказать! Пророки тоже были поэтами, но они пользуются традиционными речевыми формулами и обычно лишены юмора. Однако всякий, кто вчитается в текст, не может не заметить комизма повествования. Рассказчик и сам вряд ли верит, что жители Иерусалима сразу же после начала осады вынуждены были поедать собственные экскременты. Это скорее традиционный оборот, широко принятый в текстах ассирийских надписей. И вообще весь ход рассуждений носит ярко выраженный ассирийский характер. Правда, поведение послов и их отеческие увещевания отнюдь не соответствуют военным обычаям ассирийцев. У них бы те же аргументы звучали значительно грубее. Но эти изменения поэт сделал намеренно. Трудно себе представить более забавную картину, чем вид сидящих на стене жителей Иерусалима, которые внимают речам ассирийцев. Кстати, речи эти производят на них значительно более глубокое впечатление, чем на представителей Езекии. Рабсак, чтобы быстрее достигнуть своей цели, говорит по-еврейски, а не на принятом дипломатическом языке того времени — арамейском; он громко выкрикивает свое обращение, чтобы все его слышали. Все это не имеет никакого отношения к истории. Подобные демократические (хотя и несколько демагогические) приемы и во сне не снились ассирийцам. Да и вряд ли три высших должностных лица Ассирии лично отправились бы к стенам Иерусалима, чтобы уговорить сдаться защитников незначительной крепости второстепенного государства. Это — чистый вымысел. Наивно выглядит и лишенное всякого смысла обещание оставить на некоторое время жителей Иерусалима у их колодцев и садов, а потом, если они будут хорошо себя вести, переселить в места, не уступающие их родным. Слушатели решительно не понимают смысла этих щедрых посулов. Они молчат. Кто-то позднее, видимо, внес в текст поправку: «по приказу царя». Но как мог царь предвидеть такой ход событий? Нужно иметь в виду, что при создании канонического текста всегда возможно появление таких противоречивых вставок. Так, дополнительные стихи 21–28 главы «4-й Книги царств» носят явно ассирийский характер, но из-за утраты больших кусков текста мы не можем теперь предположить, где они первоначально были помещены.

Синаххериб говорит:

«Со множеством колесниц моих я взошел на высоту гор, на ребра Ливана, и срубил рослые кедры его, отличные кипарисы его, и пришел на самое крайнее пристанище его, в рощу сада его; и откапывал я и пил воду чужую, и осушу ступнями ног моих все реки Египетские»

(4-я Кн. царств, 19, 23–24).

Аналогичные описания, только менее поэтичные, мы находим в ассирийских анналах. Однако ассирийскому писцу вряд ли пришло бы в голову великолепное сравнение Египта с тростью надломленной, которая не только не служит опорой, но становится опасной для держащего ее. В анналах любого из ассирийских писцов Синаххериб даже в шутку не стал бы предлагать своему противнику пари. Судя по всему, поэт прекрасно знал обстановку как в Израиле, так и в Ассирии. Он вполне мог принадлежать к писцовой школе Себны, названного здесь по имени, хотя в других случаях говорится просто об «ученых Езекии». О той роли, которую играл Себна, можно судить хотя бы по тому, что он назван в числе представителей, направленных для переговоров с тремя ассирийцами. Все, что создал поэт, носило чисто светский характер и никак не увязывалось с жизнеописанием пророка Исайи. Введение пророка в рассказ только создает путаницу. Так, например, Синаххериб пишет еще одно письмо, в котором царь несколько иными словами повторяет то, что уже было сказано. Какова цель этого последнего письма, для чего оно нужно? Да только для того, чтобы ввести в текст пророка.

Весьма загадочно окончание всей истории. Здесь, по-видимому, вступают в противоречие два отрывка. Один из них гласит:

«Вот, Я пошлю в него дух, и он услышит весть, и возвратится в землю свою, и Я поражу его мечом в земле его…»

(4-я Кн. царств, 19, 7).

И другой: