От Олимпии до Ниневии во времена Гомера

Удивительно лишь то, что даже урартские золотые подвески, которые носили женщины царского рода, нисколько не превосходили по качеству оружие царей. Мужчины носили пекторали бобовидной формы. Эта мода, судя по всему, не выходила за пределы Урарту. Поэтому пектораль из клада, зарытого в ванной в Зивийе, можно считать урартской. Украшения из Зивийи менее примитивны, чем медальоны женщин и пекторали из Тушпы; в их создании, по-видимому, принимал участие ремесленник, видевший не только финикийские, но и иранские изделия, что не удивительно, если учесть наличие многих иранских черт в религии урартов. Часть этих сокровищ ассирийского происхождения, другая, большая часть — урартского; прежде всего это украшения конской сбруи, которая на Востоке, в непосредственной близости с кочевыми народами, играла совершенно иную роль, чем в западных странах. Мотивы украшений конской сбруи, ее медальонов и блях совпадают с теми, которые можно наблюдать на шлемах и колчанах.

Фрагмент золотой пекторали

Мы уже говорили, что фигурки из слоновой кости нельзя рассматривать отдельно от предмета, частью которого они были. Для них нет никаких параллелей на пластинках из слоновой кости или из других материалов. Скорее их можно связать с древнесирийскими амулетами. Маленькая богиня с полосой[50] на голове — типично хеттская. Ее родина — хеттская Палестина. Мы находим ее изображение с теми же чертами не только у у урартов, но и у греков. Именно эта богиня из слоновой кости предостерегает нас от попыток выделить греческое искусство и греческую литературу из общего потока развития мировой культуры. В Дельфах[51] ее фигурки находим целыми комплектами. Если можно еще допустить, что в Урарту она импортировалась, то греки уж, несомненно, производили ее сами, копируя с известного им образца. Во II тысячелетии до н. э. эта фигурка могла еще восприниматься как изображение богини, но, став предметом серийного производства, украшением мебели, она перестала быть божеством. Процесс ее превращения подобен тому, который превратил гениев, оплодотворяющих древо жизни, в простой орнамент. Фигурки богинь с полосой можно сравнить с китайскими изображениями на европейском фарфоре XVIII столетия.

Человек-орел. Пластинка из слоновой кости (Фрагмент мебели)

Хеттского происхождения и человек с орлиной головой. Когда-то он поддерживал небо, а теперь его роль стала чисто утилитарной: он служит ручкой кресла. Этот пример должен предостеречь нас от попыток видеть в деталях орнамента нечто большее. Мы понимаем, что причина снижения качества плоской пластики обусловливалась ее серийным производством. Изображение, перенесенное на другой материал, в свою очередь, служило образцом для следующей копии. Аналогичной была и судьба гравюр на меди в средневековом художественном ремесле.

Подобная же участь, а может быть еще более печальная, выпала на долю египетского сфинкса. Сфинкс встречается повсюду в самых удивительных вариантах. Еще более, чем сфинкс, был распространен в какой-то мере дополнявший его гриф[52]. У критян он еще имел символическое значение, греки подхватили этот символ, истолковав его по-своему, а ремесленники VII в. уже не видели в нем ничего символического. С изображениями грифа делали все что угодно, и он все безропотно переносил. Грифа создавали из любого материала, придавая ему черты самых невероятных существ. Встречаются изображения целых грифов, но иногда только их головы.

Часто эти фигуры представляют собой детали котлов. Для греков гриф не был мифическим существом, но они воплотили его образ в выдающееся произведение искусства, правда на столетие позже. Трудно было даже предположить, что такая яркая судьба была уготована бедняге грифу.

Подобно завитушкам и изогнутым лебединым шеям, характерным для претенциозного стиля начала нашего века, все эти мифические образы, утратив символическое значение, продолжали жить в виде украшений различных вещей. Самым лучшим, наиболее распространенным и по-своему оригинальным примером могут служить детали котлов — ушки с распластанными крыльями. Мы прекрасно представляем себе, каковы были котлы, полученные Одиссеем от феаков, и можем понять, почему он так заботливо пересчитывает их, возвратись на Итаку. Ведь потеря хотя бы одного из этих великолепных изделий оказалась бы для него весьма огорчительной.