От Олимпии до Ниневии во времена Гомера

«Гомеровский вопрос» возник в конце XVIII в., когда исследователи задались целью выяснить происхождение обеих поэм, уяснить себе, были ли они результатом индивидуального или народного творчества, и затем определить разновременные сюжетные линии, которые лежали в основе поэм. Одни из ученых полагали, что поэмы представляли собой искусственное соединение отдельных и разновременно созданных песен. Другие признавали единство замысла и стиля, а противоречия объясняли позднейшими искажениями, попавшими в текст. Третьи искали «первоначальное ядро» каждой из поэм, на которое с течением времени при передаче из поколения в поколение наслаивались различные и зачастую противоречивые дополнения. Кроме того, хотя в античный период не возникало вопроса о реальном существовании гениального поэта — Гомера и многие греческие города оспаривали честь считаться родиной великого творца знаменитых поэм, длительное время многие ученые полагали, что Гомер — вымышленная фигура. В советской науке проблема происхождения эпоса также считается еще недостаточно выясненной, хотя такой крупный знаток античной литературы, как С. И. Радциг, склонен видеть в каждой поэме произведение одного автора, считая, что композиционное единство, лежащее в их основе, является убедительным тому аргументом.

По мнению М. Римшнейдер, «вплоть до эпохи эллинизма не было такого насмешливого, вольнодумного, с таким широким диапазоном интересов поэта, как Гомер». Она тщательнейшим образом анализирует текст «Одиссеи» и находит ряд «отсылок» к совершенно реальным областям (например: Схерия на острове феаков— это Тарс). Как кажется, М. Римшнейдер чуть ли не впервые в «гомероведении» пытается локализовать место действия некоторых песен «Одиссеи», помещая его в Киликии. Столь же интересен анализ ряда песен «Илиады», правда содержащий иногда совершенно «ошеломляющие выводы», как, например, «увлечение Гомера техникой» или упоминание прислужниц-роботов у Гефеста.

Склонность самой М. Римшнейдер к весьма категорическим и неожиданным суждениям проявляется на многих страницах ее книги [таково, например, утверждение, что «величайшие его злодеяния [Синаххериба] обусловлены только его технической одержимостью», или высказывание о склонности этого же царя к спортивным достижениям]. Конечно, принимая во внимание сложность вопросов, которые освещает на страницах своей книги М. Римшнейдер, не следует судить ее особенно строго за некоторые упрощения и модернизм, которые она себе разрешает. Это делается, несомненно, для того, чтобы заинтересовать малоискушенного читателя и заставить его задуматься над серьезными проблемами, лежащими в основе работы. Несмотря на научно-популярный характер книги, многие высказывания автора выглядят благодаря основательной аргументации как серьезные исследовательские выводы. Это в полной мере относится к анализу анналов ассирийских царей и сравнению их с соответствующими книгами Библии, разбору «Повести об Ахикаре» и сравнению ее с поэмами Гесиода и Гомера. Чрезвычайно интересна предложенная М. Римшнейдер новая датировка «Рассказа об Ионе» и остроумная характеристика этого произведения, совершенно по-новому освещающая его подлинный смысл.

Рисуя широкую картину жизни обитателей ойкумены «От Олимпии до Ниневии во времена Гомера», автор в удивительно живой и непосредственной манере беседует с читателями как на самые сложные, так и на самые простые и доходчивые темы — о походах и кровавых расправах, о торговых площадях, дальних плаваниях, о доме, утвари, мирной жизни, любви к близким и детям. Все это М. Римшнейдер вычитала из поэм Гомера, написанных, как она считает, в VII в. до н. э., в том веке, который, по ее словам, «мог стать нам таким близким и понятным. И лишь филологи виноваты в том, что мы не носим книги нашего Гомера в кармане, как увлекательный роман, а взираем на них с почтением, как на памятник, не испытывая никакого желания перечитать этого поэта». И хотя наши ученые не видят оснований для столь поздней датировки этих поэм, нельзя не поддаться соблазну совершенно по-новому взглянуть на Гомера (в котором мы привыкли видеть поэта, воспевающего силу и мужество), как на «певца доброты и жизненной стойкости», который «умеет показать сложность жизни, не ограничиваясь только белой и черной красками».