«От ордена осталось только имя...». Судьба и смерть немецких рыцарей в Прибалтике

Сравнивая судьбу Ливонии с соседними странами, следует согласиться с мнением М. Б. Бессудновой, что выживали государства, которые смогли централизовать власть и утвердить сильное монархическое правление.[144] Например, так было в России, Швеции, в Речи Посполитой в момент ее наивысшего военного триумфа при Стефане Батории (1576–1586) и т. д. То есть Ливонию могло спасти превращение магистра в короля с сильными властными полномочиями. Но на практике это оказалось невозможным: магистр делил власть с гебитерами и капитулом, ливонские ландесгерры-епископы никогда бы не согласились ему подчиниться, а города все больше поднимали голову по мере распространения Реформации. Учет интересов всех сторон вел к ослаблению Ливонии как целого.

Сегодня ученые высказывают точку зрения, что у Ливонии были шансы реорганизовать свое внутреннее устройство, приспособить его к веяниям времени и тем самым избежать трагического конца. Шаги к спасению своей страны делал Плетенберг, но судьба не дала Ливонии «второго Плетенберга», а его последователи с ситуацией не справились. Если бы они не столкнулись со столь превосходящими в военном отношении врагами, был бы шанс. Но история распорядилась иначе.

Если помещать историю Прибалтики середины XVI в. в европейский контекст, то происходившее можно в какой-то степени сравнить с Итальянскими войнами 1494–1559 гг. Это были войны, по определению Р. Маккенни, по привязыванию «карликовых государств» к новым монархиям.[145] Собственно, аналогичный процесс происходил и в Ливонии. Она была карликовым государством. Все принципы, на которых строилась жизнь этой страны в XIII–XV вв., утратили свою актуальность. На раздел Прибалтики претендовали новые европейские монархии — Швеция, Польша и Литва, Дания, Россия. Кончится все для Ливонии ее разделом и привязыванием разных частей к разным государствам.

Таким образом, главной причиной гибели в XVI в. Ливонского государства было изменение исторического контекста — как говорится, «Ливония созрела». Она не смогла найти свое место, геополитическую нишу на новой карте Центрально-Восточной Европы. Слишком много соседей-хищников с алчностью смотрели на богатые прибалтийские земли. Ее судьба была предрешена.

Неправильные выводы магистра Плетенберга

В 1495 г. с нападения русских войск на Выборг началась русско-шведская война. Она продемонстрировала Ливонии, насколько хрупким оказывается ее нынешнее положение и насколько возрос военный потенциал ее восточного соседа. Правда, магистром Вольтером Плетенбергом из этого были сделаны неправильные выводы. Он стал искать не мира с Россией, а союзников против нее на случай военной конфронтации.

В 1497 г. Пруссия выступила с так называемым «планом магистра Вильгельма фон Изенбурга» — проектом создания антирусского военного блока из Дании, Швеции и Ливонии. Плетенберг его поддержал. Ливонцы были в ужасе от происходившего в 1498 г. на русско-ливонской границе. Открытой войны вроде бы не было. Но вблизи границы периодически дислоцировались московские полки, двигающиеся на шведский театр военных действий. Они вели себя без особой деликатности, не считаясь ни с линиями границы, ни с какими-либо договоренностями.

М. Б. Бессуднова приводит перевод сообщения из ливонской хроники — «Прекрасной истории», — в которой описывается приграничная обстановка: «Вопреки перемирию, для несчастных христиан начались бесчисленные разбои. Поджоги, убийства и другие злодеяния; среди прочего некоторых мужчин они нагими привязывали к деревьям и без всякой жалости выпускали на них множество стрел; а их мужские органы либо перетягивали нитками и шнурами, либо отрезали и затыкали в рот; некоторым мужчинам и женщинам они отрезали носы, губы, уши и груди, отрубали руки, а в раны вкладывали издевательские пасквили и в таком виде колючими прутьями и плетьми гнали в сторону ливонцев; другим вспарывали животы, вытаскивали внутренности и, чтобы повеселиться, прикрепляли один их конец к дереву, заставляя несчастных бежать так долго, пока они вытягиваются».[146]

Данный рассказ, несомненно, носит апокрифический характер — трудно себе представить московских детей боярских, на немецком языке XVI в. сочиняющих «оскорбительные пасквили» и вкладывающих их в раны. Большинство из них не умело писать не то что по-немецки — по-русски, не говоря уже о наличии «литературных талантов» пасквилянтов. Но, несмотря на явные преувеличения русской кровожадности в «Прекрасной хронике», конфликты на границе имели место, и страх перед «русской угрозой» в Ливонии нарастал.