От печали до радости, или Первая любовь по-православному

– Смотри, что я для тебя достал, Лин, – сказал он.

Она засмеялась.

– Брось обратно, Тим. Не наше.

– Все равно никто не увидит, – беззаботно возразил тот.

– Никто не увидит. Бог видит, – ответила она.

– Да ну, Лин, – в тон ей отозвался он.

Лина тоже ведь сказала свои слова словно невсерьез. Она улыбалась, она смотрела на него и как будто и не думала, что говорит, просто надо было что-то сказать. Она правда не думала. Тим стоял, залитый солнечным светом. Тимка был такой красивый, смелый, хороший. Солнце и соленый ветер, и какая-то сладостная отрава в крови кружили голову, и она сама едва ли слышала смысла своих произнесенных слов.

Тим улыбнулся, перекинул мяч с руки на руку. И Лина стала серьезной. Он просто встал чуть-чуть по-другому. Чуть-чуть по-другому упали солнечные лучи. Крест на его груди вдруг вспыхнул сейчас отраженным светом закатного солнца. Пронзительно, ярко. Слишком ярко. Золото на золото. Обличением совести.

Лина словно очнулась от сна. Это она? Это Тим? Забывшие все на свете, Бога, и себя, и друг друга?

– Но твой крестик, Тим? – словно какой-то чужой, услышала она свой голос.

Да. Его крест. Когда-то Тим отмахнулся от этого напоминания. Но сейчас он не смог. Сейчас он был уже воцерковленным. Сейчас он знал – на этом кресте была пролита кровь. За него. За Лину. Чтобы они жили. Чтобы попирали льва и змия. Чтобы выбирали жизнь, а не геенну. Лина ведь тоже стала серьезной. Какой-то новый взгляд. Такого он еще никогда не видел. Щемящая сталь… Красива. Как она красива. Он и правда сейчас выкинет этот мяч и наконец уже поцелует и обнимет. Не такой уж это и грех. Все равно никто не увидит. Кому какое дело. «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Мф.5.29), – понял он.

– Да, Лин. Я не подумал, – согласился Тим про мяч.

Она смотрела на него. Она не понимала. Почему он такой серьезный? Слишком серьезный. Как будто собирается бросить в море не этот мяч, а сундук сокровищ. И не золото и стерлинги. Сундук сокровищ со всем своим макетным флотом. За все годы, как он мастерил этот флот. А потом он размахнулся. Как на подаче в волейболе. Словно хотел перекинуть этот мяч через все море. Но не перекинул. Мяч все-таки через море не долетел. Все-таки упал на воду.

Лина не знала. Тим швырнул обратно в волны не мяч. Тим швырнул свое сердце. Туда, словно на глубь океана. Туда, где ни мысли, ни чувства. Туда – погубить свою душу, чтобы снова обрести ее. Тим знал. Он крещеный. Он православный. Он должен. Этот крест на груди – все равно, что был Андреевский флаг флоту Российской Империи. Его не предают. Как не сдают и не спускают Андреевского стяга.

– Мечом и луком твоим отними у аммореев землю, отдай ее Сыну возлюбленному Отца, таинственному Иосифу, – Христу. Так сделал прообразовательно святой патриарх Иаков (Быт. 48:22). Землею – называю твое сердце; аммореями – кровь, плоть, злых духов, завладевших этою землею. У них надо отнять ее душевным подвигом, то есть деланием умным и сердечным.

Свт. Игнатий Брянчанинов

«Едины парус и душа…»[48] Тим тоже еще не знает. Это будет их общее с Линой решение. «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Мф.5:30), – вот она была, эта щемящая сталь в глазах девочки…

Глава 16. «И, смеясь надо мной, презирая меня…»

«Яко смирися в персть душа наша, прильпе земли утроба наша…»

(Пс.43:26)

«Смысл этих слов следующий: мы погибли, мы погребены, положение наше нисколько не лучше положения мертвых»

(Иоанн Златоуст).

Там, на берегу моря, было какое-то мужество. Какая-то сила. Наверное, просто море. Просто – небо… Когда перед тобой лежит могучий океан, когда над тобой огромное, бездонное небо, «огромное небо, огромное небо, огромное небо – одно на двоих»[49], наверное, всегда ведь все проще. И легче. Любое решение. Любая печаль…