От печали до радости, или Первая любовь по-православному

Грозной песнию, грозными звуками продолжает Давид изрекать грозное, роковое определение на нечестивых. Сего ради не воскреснут нечестивии на суд, ниже грешницы в совет праведных[85]. Нет участия для нечестивых в воскресении первом[86], которое описал святой Иоанн в Апокалипсисе, в воскресении духовном, совершающемся во время земной жизни, когда прикоснется к душе вседетельный Дух и обновит ее в пакибытие. Воскресает душа, оживает в жизнь Божественную! Ее ум и сердце просвещаются, соделываются причастниками духовного разума. Духовный разум – ощущение живота бессмертного[87], – по определению духоносцев. Самый этот разум – признак воскресения. Так, напротив, плотское мудрование – невидимая смерть души[88]. Духовный разум – действие Святаго Духа. Он видит грех, видит страсти в себе и других, видит свою душу и души других, видит сети миродержителя, низлагает всякое помышление, взимающееся на разум Христов, отражает от себя грех, в каком бы видоизменении он не приблизился: потому что духовный разум – царство, свет Святаго Духа в уме и сердце. Не воскреснут нечестивии для духовного рассуждения! Это рассуждение – совет одних праведных, их достояние. Оно неприступно, непостижимо для нечестивых и грешных. Оно – Боговидение, и только чистии сердцем узрят Бога[89].

Путь нечестивых ненавистен Богу, столько чужд и мерзостен Ему, что Писание представляет Бога отвратившимся от него, как бы не знающим его. Напротив того, путь правды столько приятен Богу, что Писание говорит о нем: Весть Господь путь праведных[90]. И точно Он един весть этот путь! Блаженный путь! ты приводишь к Богу! ты сокровен в бесконечном Боге! твое начало – Бог, и конец твой – Бог! Ты бесконечен, как бесконечен Бог.

Путь нечестивых имеет грань, имеет горестный предел! Эта грань на краю глубокой, мрачной пропасти, вечного хранилища вечной смерти. И погибнет он – путь нечестивых – навсегда в этой страшной пропасти, приведши наперед к ней и погубивши в ней всех шествовавших им.

Весть Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет[91]. Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, не увлекается их образом мыслей, их нравственными правилами, их поведением, но в законе Господни вся воля его.

Так воспевает небесный, чудный Певец: к святой вдохновенной песне его прислушивался пустынножитель.

1847 год.

Николаевский Бабаевский монастырь

Вместо эпилога

Белая чайка взлетела с волны, сделала плавный и широкий круг над морем и растворилась в небе. Лина проследила за ней взглядом, поправила косынку. Неожиданно поняла, что совсем не подумала, что так по-новому оделась уже с сегодняшнего дня. Тим ведь никогда ее такой не видел, даже в храме, чтобы еще и в длинном. Он не узнает и пройдет сейчас где-то там, за ее спиной. А она смотрит на море. На горькое, соленое, слепящее глаза в солнечном свете море, словно совсем такое же море, какими были и ее вчерашние слезы. Какими наворачиваются они и сейчас. И от этого моря просто не повернуться, чтобы не сбилось дыхание и не потерять решимость.

Она ошиблась. Он узнал бы ее из сотен и из тысяч. Он не мог пройти мимо. Это только Лин могла стоять, такая красивая, тоненькая, хрупкая. Словно чайка.

Чья-то тень упала на воду из-за ее спины. Она поняла. Она обернулась. И не удержала невольной улыбки. Тимка…

– Ты сегодня какая-то новая, – все-таки не смог не заметить и не сказать он.

– Да, – согласилась она. – Школа закончилась. Детство закончилось.

– А это – боевая форма жен-мироносиц? – улыбнулся Тим. – Чингачгук вышел на тропу войны? Осталось только взять боевую славу, – заметил он.

Лина кивнула. Как он понял? Одно сердце и одна душа… Осталось только все сказать. Все точки над «i». «Путь врага – тьма, а Сын Божий – свет»[92], – решительно вспомнила Лина. А Тим, что Тим!.. Так надо, так должно быть, – никакого Тима.

Она не сказала. Не успела.

– Я не знаю, как сказать, Лин, – каким-то другим, приглушенным тоном прозвучал его голос. – Но нашей дружбе пришел конец. Ты сама по себе, я сам по себе. Без обид.