От печали до радости, или Первая любовь по-православному

Хорошо, что мысли нельзя читать, и Лина ничего не знает. Ангелина. Ангел. А тут могут быть такие разговоры. Подобные скотов несмысленных. Просто подружить и забыть. Поменять на новую подружку. Как это все в тех песнях, которые попадаются порой на дембельских кассетах среди песен о боевой дружбе: «Девчонка-проводница, как мало ночка длится, ну вот и все, приехали, прощай…»[97] Отец, конечно, не хотел никого обидеть. Это просто такой вокруг мир. Когда пацану все равно нагуляться еще надо. Если он, конечно же, не овца. Но что он, этот мир? Им-то с Линой – что? «В воскресение бо ни женятся, ни посягают, но яко Ангели Божии на небеси суть» (Мф.22:30). У них с Линой все другое. Не как у людей. Как у овец. Но «продолжай быть овцой и победишь волков…» – сказал Иоанн Златоуст.

– Учись, обучайся евангельскому образу жизни, верности очей, воздержности языка, порабощению тела, смиренному о себе мнению, чистоте мысли, истреблению в себе гнева! Вынуждают у тебя силою – приложи от себя; отнимают – не судись; ненавидят – люби; гонят – терпи; хулят – молись; умертви себя греху, распнись с Христом, всю любовь свою обрати к Господу.

Свт. Василий Великий

– Тим, – услышал он голос Лины. Лина преодолела тот же самый путь с камня на камень, что и он, и его имя прозвучало сейчас неожиданно у него над самым ухом. Горная козочка. Любезная серна. – Тим, – повторила она, – «Фрам» значит «Вперед!» А давай мы отправим его в открытое море. На дальнее плавание. Как раз попутный ветер. И тогда он будет не у тебя и не у меня. Он будет у океана. А океан – всюду. Океан – это вода. Это ведь и реки, и дожди, и мы сами. Потому что человек на 80 % состоит из воды. «Фрам» будет у океана, но ведь словно и с нами. Как будто всегда где-то рядом. А еще у океана ему будет лучше. Океан могучий и великий. И нам самим тоже лучше так. Словно как по книге Екклесиаста: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его» (Еккл.11.1).

Тим улыбнулся. Линка. Придумает же тоже.

– Прямо как наша с тобой дружба, – заметил он. – Не тебе и не мне. Богу…

– Вот именно, – вспомнила Лина. – Знаешь, как я читала: «Хорошо забыть человека в Боге, потому что помнит его Бог»[98]. Это ведь и есть, наверное, настоящая жизнь. Настоящая дружба.

Синее, синее море. Темноглазый Тима. Торжествующей, звенящей истиной через пронзительную, щемящую печаль она, наверное, все поняла: «Соблюдем взаимную мертвость, говоря друг о друге Богу: «Твое Тебе, – и да пребывает Твоим»! Люди, оживая безумно друг для друга, оживая душевною глупою привязанностию, умирают для Бога, а из пепла блаженной мертвости, которая – ради Бога, возникает, как златокрылый феникс, любовь духовная». Наверное, поняла. Только не знала, как сказать. «Твое Тебе, – и да пребывает Твоим»! Как это море. Как это солнце. Как темноглазый Тим.

Тимофей посмотрел на кораблик.

– Давай, – встал он. – Вон с того самого дальнего пирса.

Он взял ее руку в свою. Помочь добраться до берега. Такую худенькую, знакомую ладошку. Она чуть сжала его руку в ответ. Она знала. Она тоже знала: это он взял ее за руку в последний раз. «Лин…» Все-таки, Лин. Печальная весть. Словно как этот тоскливый крик чайки, пролетевшей вдруг над песком совсем рядом и пропавшей в небе. Как пропадут друг для друга сейчас и они.

А потом Тим спрыгнул в воду. Уже было по колено.

– Лин, помнишь тот мультик про Гену и Чебурашку? – Гена, тебе очень тяжело нести вещи? – Ну как тебе сказать Чебурашка… очень тяжело. – Слушай, Гена, давай я понесу чемоданы, а ты понесешь меня… – улыбнулся он. – Лина, давай ты понесешь кораблик, а я понесу тебя…

Они не знали, как так получилось. Все получилось как-то самим собой. Тим не знал. Может, просто Лина была сегодня так непохоже одета, как раньше. «Вся слава Дщере Царевы внутрь, рясны златыми одеяна и преиспещрена…»[99] А царевн всегда носят на руках.

Он вышел на берег, обернулся к морю. И закружил ее. Лина засмеялась. Лина забыла. Все забыла. Были только небо, море, и песок. И Тим. Его руки. Его темные глаза. Его улыбка. «Вечер водворится плачь, и заутра радость…» (Пс.29:5) А он кружил и кружил ее, и сейчас все было неважно. Только этот миг, это мгновенье. Только эта лебединая песня. Настоящей первой любви. Оставшейся чистой, оставшейся честной. Без поцелуев и объятий. Православных Ассоли и Грэя. Лебединая песня торжества этой любви. «А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг…»[100]