От первого лица

Общий язык – далеко не одна только филология. В этой книге я постоянно вспоминаю, сколь трудно бывает найти общий язык со многими из моих соотечественников. В стране, где все разговаривают по-русски, мы не умеем договориться, а многие и не хотят договариваться. Мы разобщены, у большинства в помине нет того, что зовется общим делом, а страна, ее прожорливое чиновничество вовсе этим не озабочены. Общество атомизировано, раздроблено, и я вспоминаю, как жил в нем, как жили другие, разглядываю собственную и чужие жизни как бы со стороны. Я тоже не со всеми был объединен общим делом, а по-настоящему понять другого человека я способен только в работе. Когда человек ничего не делает, он загадочен; стратегической задачей для меня бывало подчас вытащить бездельника на поле деятельности, вывести его из многозначительности в конкретность. Это труднее всего, особенно в нашей стране, где многие ничего не делали очень подолгу и вовсе не стеснялись такого состояния. Более того, приятели-писатели, например, уже не раз вслух возмущались властью, но не из-за того, что она бездарна в экономике и политике, разваливает страну. Нет, они горевали, что государство отключило их от дармовщины, от пресловутой «халявы», внедрившейся глубоко в миллионы сознаний. У многих людей не было общего языка для общения друг с другом и с государством, потому что и миллионы граждан, и большинство государственных чиновников продолжали бороться за возможность жить, ничего не делая. Это я «засекал» не только дома; в эмиграцию наши люди тоже привозят отечественное сознание, как родимые пятна развитого социализма, который не был, понятное дело, ни тем ни другим – ни социализмом, ни развитым. Приехав в какую-нибудь Америку, многие тут же спрашивали, где выдают пособия, и капризничали. Так, у меня в московском подъезде консьержка стесняется, что она была раньше завотделом в какой-то важной конторе. Мужик, доставивший мне диван из мебельного магазина в Бостоне, тоже стеснялся, потому что, видите ли, он был в прежней жизни, во Львове, тренером по современному пятиборью. Хоть посели наших людей в Антарктиде, они будут сами собой – хорошо воспитывали нас, надежно.

Супруга известного искусствоведа, эмигрировавшая за ним в Бостон из Москвы, на вторую неделю по прибытии в Америку уже жаловалась мне, что единственное предложенное ей рабочее место было в продуктовом магазине, продавщицей. «Чем вы недовольны? – спросил я. – Это хорошая работа, с медицинской страховкой…» – «Продавцом?» – Искусствоведша даже обиделась. Снова вспомнилась Москва и мои приятели-литераторы, ни один из которых не хочет идти в учителя, хотя печататься негде. У многих наготове перечисление революционных или контрреволюционных заслуг, как апелляция к чиновникам всех стран, будто призыв к ним, чтобы учли важность просителя и взяли его на содержание. Но, увы, российским или украинским чиновникам пока что и на себя самих не хватает. Эти ребята бесстрашны, не боятся никаких революций и отмахиваются от внеличных забот. Одному просителю в Москве я все-таки посоветовал: «Не ползай ты перед родимыми клерками. Наша сегодняшняя система еще не боится бедных и голодных. Надо тебе ехать в Америку. И быть там старше шестидесяти пяти лет, чтобы дали пособие. И еще лучше – быть хоть каким-нибудь инвалидом. Или пробиваться, сцепив зубы, как пробиваются самые реалистичные из эмигрантов. Из Америки уезжать уже будет некуда».

Именно с понимания этого факта (что уезжать отсюда уже некуда) началось американское бытие для Инны Агрон, у которой в магазине «Березка» я раз в неделю ностальгически закупал продукты европейского изготовления. У Инны два высших образования. Но оба не имеют ничего общего с тем, что она сегодня торгует конфетами двадцати сортов и колбасой пятнадцати разновидностей. А также хлебом, испеченным по московским рецептам (в том числе бородинским, дарницким и круглыми «арнаутками»). Кроме этого, у Инны можно взять напрокат видеокассеты с новейшими московскими фильмами, а также купить билеты на концерты заезжих из России эстрадных звезд. Кроме того, она сочиняет книги и поет под гитару. Живя такой жизнью, Инна уходит из дому каждое утро не позже восьми и редко возвращается раньше восьми-девяти вечера. Дипломы о двух высших образованиях тут ни при чем.

– Здесь все не так, как учат в Гарварде, – сказала мне Инна. – Найти общий язык с нашей публикой немыслимо трудно. Я, например, решила устроить распродажу по всем американским правилам: выставить чуть уцененные товары в окружении других, со старой ценой, чтобы купили те и другие. Наши покупатели отводили меня в сторону и спрашивали: «А эти, которые дешевле, они что, протухли?» И не покупали никаких товаров со скидкой…