От первого лица

У меня много знакомых в провинциальном американском штате Висконсин (когда-то, в первую свою американскую поездку более тридцати лет назад, меня туда запроторил Госдепартамент, и многие знакомства с тех пор только окрепли). Там в городе Медисон я несколько раз встречался и спорил с забавным эмигрантом-украинцем, местным врачом-рентгенологом, всегда дрожащим от страха. Он провез этот страх сквозь беженские лагеря в Западной Германии, через которую бежал с Украины в конце войны, через Мюнхен, где пришлось отсиживаться в клоповниках, созданных для «перемещенных лиц без гражданства», через годы учебы, когда приходилось выпрашивать займы на учебу и по центу копить деньги на отдачу. Он на всю жизнь врастил в себя гибельный страх перед любой властью. У него, бедняги, давно уже нет ни своей земли, ни своей страны, он вечно в гостях; даже если его зовут к столу, он боится расколоть хозяйскую чашку. Человек этот никогда не вызывал во мне протеста, мне его жаль и все тут. Жаль супругу его, провинциальную даму, никогда не бывшую на равных с американскими соседями (не потому, что соседи были плохими, – она их боялась и не чувствовала себя им ровней никогда). Рентгенолог-украинец и его супруга – давно уже американские граждане, но они трясутся перед Америкой, не любят ее и в то же время боятся, что кто-то узнает об этом и заподозрит их в нелояльности. Забавно, в их отношении к Америке я уловил что-то от страха людей, прошедших в бывшей нашей стране сквозь мелкое сито политических чисток и с тех пор никогда не пришедших в сознание. Как бы там ни было на самом деле, они всегда боятся быть заподозренными в непатриотичных мыслях и все твердят, что с эмигрантов особый, жестокий спрос. Их уже никто и за эмигрантов не считает, но они боятся и прежнего своего отечества, и нынешнего, готовые угодить кому угодно, только бы их оставили в покое.

Линия моих отношений с этим рентгенологом весьма характерна. В 1967 году он охотно общался со мной, о многом расспрашивал – была оттепель в холодной войне, даже президенты в то время перемигивались и готовили разоруженческие пакты. Но в 1982 году я оказался в США, когда обстановка стала немыслимо напряженной. Первые годы рейгановского президентства были переполнены всеми формами противостояния советской «империи зла», и рентгенолог-украинец из Медисона тут же дал мне понять, чтобы я не вздумал написать или позвонить ему, ибо это может сказаться на благополучии его с супругой и его дочерей. Фиг с ним, подумал я и понадеялся, что никогда уже не увижу моего испуганного знакомца.

Но в 1987 году я приехал в Вашингтон совершенно иначе, в свите Горбачева, наносившего державный визит президенту Рейгану. Ласковый рентгенолог из штата Висконсин сам разыскал меня, выслал билеты на самолет, умолял приехать в гости, чтобы все увидели, какой у него друг. Он возлюбил меня, зазывая в гости и потчуя при каждом приезде, умолял приехать в Медисон всей семьей. Но тут грянула украинская самостийность, и вышедший уже на пенсию рентгенолог вспомнил о своей прежней национальности.

Оказавшись у него в городе, я привез в подарок бутылку «Московской» водки. Он облизнулся и попросил, чтобы я поставил водку вон на ту, с дверцей, полку буфета, чтобы ее не было видно и в то же время чтобы легко было достать к вечеру и распить. «Водка замечательная, – говорил рентгенолог, – но, ты же сам понимаешь, если кто-нибудь из бывших бандеровцев случайно войдет и увидит такую этикетку…»

Универсальное качество всех перемещенных лиц и перемещенных душ – страх быть собой.

В Киеве я знавал одного из руководителей республики, заведовавшего сельским хозяйством. Чудный мужик, душа общества за столом; к тому же он питал нежность к моему отцу, на чьих научных трудах воспитывался, и время от времени присылал отцу поздравительные письма, а то и какие-нибудь вкусности из продовольственных кладовок для самых главных чиновников. Я решил сделать ему приятное и однажды привез из-за рубежа здоровенную бутылку «Смирновской» водки, тогда ее еще не продавали у нас на каждом углу. Мы встретились с сельскохозяйственным начальником в парке у редакции моего журнала (он сказал, что лучше, если это будет внезапная, случайная встреча, и назвал парк, где он прогуливается в обеденный перерыв). Бутылку водки от меня дружественный начальник принял с большим интересом, а затем поучительно загрустил. «У нас нет такой в спецраспределителе, – сказал он. – Я могу распить эту бутылку только у себя дома под одеялом, потому что, если придут гости моего круга, я вынужден буду им рассказать, где взял эту бутылку, и наши отношения с тобой навсегда прекратятся. Гости обязательно донесут, а меня и так уже предупреждали, чтобы я с тобой держал ухо востро».