От первого лица

В Бостоне я подружился с замечательной семьей эмигрантов, интеллигентнейших людей, Львом Стейнмецем и Ингой Каретниковой. Удивительно образованные, умеющие поделиться своими знаниями люди закрылись в доме, как в ракушке, избегая лишних контактов, привыкнув к Америке, отгоняя от себя мысли о России как стране, куда можно вернуться. Есть и такие, хоть очень немного, вжившиеся в чужую страну, нашедшие себя в ней. Это самые счастливые. У меня самого все не так, я всегда ношу с собой все свои знания и причуды, так сложилось, что я вообще не очень остро воспринимаю состояние чужестранства… Когда-то у меня спросили о любимой стране и, к возмущению многих, я ответил: «Европа, Россия, Украина». Все три эти земли мне понятны и близки, они перетекают одна в другую, а родной язык, память, привычки я ношу с собой, но это связывает меня с другими людьми, а не отдаляет от них. Когда мне предложили поработать за океаном, я на это время избрал Бостон, самый европейский из американских городов. Всегда я покупал билет из дому в оба конца, но вот если мир устроен, как палата в сумасшедшем доме, с дверью, открытой лишь в одну сторону, тогда в нем неуютно. В таком мире я бы не стал счастлив…

Перестройка разгребла страну на множество чиновничьих вотчин, она возбудила национализм и страх оказаться там, где тебя не любят. Эмигранты блуждают по Киеву и Свердловску, а расстояние между соседними Ереваном и Баку оказалось куда большим, чем между Москвой и Нью-Йорком. Ощущение эмиграции, чужбины может достать и дома или при перемещении из одного бывшего советского народа в другой.

Администрация Горбачева, а затем и ельцинская администрация составлялись в Москве из приезжих. Самых разных людей срывали с привычных мест, переселяя в столичный Вавилон, давая им власть над теми, кто жил и работал здесь десятилетиями. Бедняга Шеварднадзе (грузин) оказался в одном из самых элитных окружений – в Министерстве иностранных дел, а уралец Ельцин – в Московском горкоме партии, где привыкли считать столицу государством в государстве. Ставрополец Горбачев тоже прибыл не из Пажеского корпуса. Те, кого в Москве звали «лимитчиками», то есть приезжими, получившими право пожить здесь в рамках некоего лимита, вопреки правилам заняли немало самых мягких кресел и создали вполне эмигрантскую ситуацию. Мне многие москвичи жаловались на это, считая меня своим, поскольку еще в бытность киевлянином я подолгу жил в Москве, женился здесь, работал секретарем писательского Союза. Интересно, что окающего ярославца Александра Яковлева тоже воспринимали как москвича, прижились многие актеры, журналисты. Но Лигачеву всегда напоминали, что он сибиряк, парвеню, выскочка, да и Ельцина всегда числили пришлым. Грека по национальности Гавриила Попова без проблем избрали мэром Москвы вопреки многим коренным русакам, козырявшим национальностью как доходной профессией. Большие города – организмы особенные, с одной стороны, не располагающие к ограниченности, а с другой – воспитывающие своих собственных провинциалов.

Горбачева часто попрекали его акцентом, манерами его супруги, часто говорили о нем панибратски. Однажды на встрече с главными редакторами он оглядел нас и воскликнул: «Ведь из разных мест мы приехали, а делаем одно общее дело!» Это было еще одно прекраснодушное заблуждение милейшего Михаила Сергеевича…

В конце президентства он начал многое понимать, по-иному видеть многих людей. Корреспондент «Независимой газеты» Караулов, бравший у Горбачева интервью перед самой его отставкой, рассказывал мне, что Михаил Сергеевич вдруг посерьезнел и сказал, что по многим причинам он так и не научился ценить независимых людей. «Как обидно, что я не смог в полной мере использовать таких людей, как Коротич, достичь абсолютного взаимопонимания с ними…»

Опять ошибка. Никого не надо использовать. Никому нельзя позволить использовать себя. Если уже это общее дело, то надо совершать его от всей души и вместе с теми, кому веришь. Лет десять подряд Горбачев был эмигрантом в стране, созданной коммунистами. Разрушив ее, он оказался в положении человека, принесшего неведомую болезнь на остров. Сегодня он все на том же острове. И все так же одинок на нем, потому что остров этот все менее обитаем.