От первого лица

У меня был на этот счет и собственный опыт. В первые месяцы своего пребывания в Америке я позвонил в русское бюро путешествий (их навалом, и реклама – в каждой газете: «Мы вам поможем, дорогие, звоните!..»), мне нужен был билет из Нью-Йорка в Москву. Авиакомпаний, совершающих эти рейсы, хоть пруд пруди, поэтому сотрудники таких бюро и становятся советчиками, помогающими сделать правильный выбор. Моему звонку явно обрадовались: «Ах, это вы, мы так польщены, мы для вас все сделаем быстро и дешево, что вы, что вы…» И назвали ту самую («только для меня») сверхдешевую цену. Я записал ее и по дороге на службу заглянул в обычное американское бюро путешествий, расположенное за углом, где меня никто не знал. Мне быстренько проложили маршрут и назвали цену билета – на семьдесят долларов дешевле, чем предложенная эмигрантской конторой. То же случалось в нескольких других случаях, эмигранты быстро усваивают, что дурить своих, не знающих языка и правил, легче и прибыльнее. Однажды я попросил старого эмигранта со смешной фамилией Дудяк помочь с билетом моей жене, которая на десять дней прилетела в штат Висконсин к знакомым; а я не мог тогда помочь ей, потому что работал. Эмигрант купил билет и прислал мне письмо со счетом, где назвал сумму неимоверно высокую, но вроде бы истраченную им на билет для моей жены. Я переслал ему деньги, но написал, что мне в туристской фирме сказали, якобы билет стоит дешевле. Думаете, эмигрант застеснялся? Он ответил, что ему пришлось израсходоваться на питание моей жены, которая в процессе ожидания билета несколько раз захотела поесть, а он покупал еду в самом дорогом ресторане. Так-то… Ну ладно, это чужой, случайный человек, я сам виноват, что связался с ним. Но однажды пришло мне письмо от Петра Вегина, бывшего московского поэта, эмигрировавшего в Калифорнию несколько лет назад. К письму была приложена небольшая рукопись совершенно бездарных стихов. «Помоги мне, – писал Петя. – Тут один графоман хочет издать свои сочинения и дает мне деньги на это, ровно тысячу долларов. Но он мечтает, чтобы именно ты написал к этим стихам предисловие на полстранички. Я прилагаю упомянутый чек на тысячу долларов. Пятьсот возьми себе, это гонорар за полстранички. Немедленно, сегодня же, пришли мне чек на другие пятьсот долларов, а этот, на тысячу, положи себе в банк». Я честно заполнил чек, запечатал его в конверт, но, идя на почту, чтобы отправить письмо, зашел в свой банк и предъявил присланный мне тысячедолларовый чек. Там пожали плечами и сказали мне, что чек оформлен неправильно и по нему деньги получить нельзя. Я удивился, не веря глазам своим, и написал Вегину, рассказывая в письме про то, что мог я наколоться по его милости на несколько сотен. «Прости, пожалуйста, – ответил мне Вегин. – Я разбил чужую машину, недешевую, «корвет», и должен оплатить ремонт. Денег у меня нет, и я подумал, что вдруг этот фокус получится. Не обижайся, все мы люди, а жить-то надо». Так и написал. У некоторых эмигрантов развивается это состояние полной отрешенности от всяческих правил; мол, мы уже здесь и гори оно огнем все остальное!

Впрочем, жизненные принципы формировались дома. В Бостоне на улице меня как-то встретил местный графоман, надоевший всем эмигрантским собраниям хуже горькой редьки, потому что везде норовил выступить и посклочничать. Человек этот по фамилии Лебедев (эта глава – единственная, где я называю несколько настоящих фамилий в негативном контексте, но выбираю только типичные ситуации) отозвал меня в сторону и сказал, что нуждается в помощи. Русская радиостанция в Нью-Йорке отказала ему в работе, но он собрал список людей, которые работают на этой радиостанции за наличные, без разрешения правительства, и хочет его передать американским властям. Не подскажу ли я, куда можно сообщить упомянутые факты, чтобы радиостанцию наказали? Я, что называется, опупел, а Лебедев говорил-говорил, брызгая слюной, и я, прежде чем сбежал от него, подумал: а ведь не мог такой характер сформироваться здесь, за морями. Определенно, это – продолжение жизни, он и дома наверняка делал то же самое…

Когда мне говорят о воровском послесоветском капитализме и всеобщем озверении, развившемся как бы внезапно, когда при мне обвиняют в этом мировой империализм и кого угодно, я всегда напоминаю, что все это мы и никто другой. Те, кто жульничает за рубежом, и дома жульничал, я уверен. Те, кто врет в Америке, врал и в России. Все, хорошее и плохое, было в нас, а в экстремальных условиях поперло наружу и проявилось в полном объеме. А эмиграция – условия экстремальные…