От первого лица

Преподавание за границей, профессорское место в Бостонском университете – все это было продолжением линии моей жизни, еще одной попыткой найти собственное место на свете. Не встать на то, что мне выделено, а именно – найти свое. И конференция против ненависти, проведенная под новый 1992 год вместе с фондом нобелевского лауреата Эли Визела в Москве, тоже продолжала мою работу. Эта книга – еще одно продолжение.

Кстати, несколько слов о конференции. Летом 1991 года бывший американский президент Джералд Форд пригласил меня и еще десятка два самых разных людей со всего света к себе на ранчо в горы, неподалеку от города Денвер, штат Колорадо. Приехали бывший французский президент Жискар д’Эстен и отставной британский премьер Эдвард Хит, руководители правящей партии с Тайваня и бывший германский канцлер Гельмут Шмидт. В общем, все выглядело представительно и интересно, особенно во встречах один на один. Хотя приглашенных оказалось не очень много, все были узнаваемы и откровенны.

Однажды я разговорился с Гельмутом Шмидтом, и тот радостно сообщил мне, что в 1941 году разглядывал Москву в полевой бинокль, – оказывается, будущий германский канцлер служил в частях вермахта, штурмовавших нашу столицу. Тут я вспомнил, что глубоко уважаемый мною Александр Яковлев был ранен в колено и стал инвалидом примерно тогда же, а лауреат Нобелевской премии мира, с которым мы участвовали в нескольких международных конференциях и успели подружиться, Эли Визел, в 1941 году сидел в германском концлагере, где сожгли его родителей. Вот и подумал я, до чего было бы интересно собрать всех этих людей вокруг общего стола и поговорить об уроках ненависти, о том, почему мастера ненависти так живучи, почему они стыкуются успешнее, чем те, кто ненависть сокрушает. Дальнейшее было уже делом техники, и в декабре 1991 года мы собрали конференцию в московской гостинице «Октябрьская» (вскоре Ельцин переименует ее на заграничный лад в «Президент-отель». Тоже красиво…). Приехал Шмидт, прибыл Эли Визел, участвовал Яковлев – все было хорошо, кроме единственной подробности: как раз в это время Ельцин увлеченно свергал Горбачева, и многое было скомкано, телевидению было не до нас, мало кто узнал о конференции. Но все-таки это было фантастично, как пир во время чумы…

Когда в 1989 году мне вручали в Нью-Йорке большую медную доску с выгравированным на ней титулом «международный редактор года» и в ООН был обед по этому поводу, знаменитый американский телекомментатор Дэн Расер спросил у меня, что теперь я сделаю еще, что дальше?

Почти через десять лет ко мне в Бостон приехал корреспондент московского телевидения НТВ и задал точно такой же вопрос, тогда же мне прислал длинный факс Евтушенко, где повторил этот же вопрос в стихах и прозе: «Что дальше?» – «Ничего нового…» – всегда отвечаю я. И дальше будет как было. Я всегда боролся за свое право избирать собственную судьбу. И делаю свой выбор только после того, как пойму его и продумаю. Я еще многое умею, могу и надеюсь, что какое-то время у меня еще есть. Мы выбираем, нас выбирают. Главное, чтобы в конце пути не было стыдно.

Заметки для памяти

В моем депутатстве была некая мистическая подробность. Национально-территориальный округ, от которого я избирался в Харькове в Верховный Совет, назывался «Округ 58». Все старшее поколение отечественных вольнодумцев знало эти цифры наизусть; по 58-й статье (антисоветские пропаганда и агитация) некогда пересажали миллионы людей.

Для меня это было уже номером на депутатском значке и в удостоверении. Почти никто из моих сверстников номера проклятой статьи повседневно не помнил и никак не отреагировал на странный номер моего округа. Только старый особист, выдававший депутатские документы, сверил цифры в удостоверении и на обороте флажка и сказал: «Ого, как раз для вас номер…» Что он имел в виду?

* * *

Я приезжал в Харьков и принимал избирателей: раз за разом, месяц за месяцем. Они избрали меня депутатом для того, чтобы хоть чуточку облегчить свою жизнь. А жизнь не облегчалась. В приемной плакали дети, сумасшедший переворачивал столы, безработный актер декламировал мои стихи, полагая, что этим он меня к себе расположит.

Приходилось сочинять множество писем в разные инстанции, ходить на приемы к начальникам разных рангов, выпрашивать у державных чиновников хоть крошечку внимания и заботы для рядовых граждан. Кое-что удавалось. Но вырванное мною для Харькова убывало в другом месте, здесь становилось легче, а там – совсем невмоготу. Я снова приезжал в Харьков, выступал, рассказывал, как мне трудно, и мы начинали сначала. Я никогда не врал этим людям; что мог – то мог, а что не по силам оказалось – не моя вина.

Они приходили снова и снова: те же люди, с теми же бумагами. Страна умирала, а они шли ко мне, избранному ими в парламент полумертвой страны. Правительство уже почти не работало, но я приезжал в Харьков, и приемная снова бывала почти полна. «Откуда взялось это правительство, мы не знаем, – говорили мне. – Но тебя-то мы сами избрали, так что поработай для нас…»