От первого лица

Уже в середине девяностых в американском Бостоне меня отыскал один эмигрант и сказал, что он из Харькова, у него возникли проблемы и он требует, чтобы я ему помогал…

Хорошо бы помочь всем людям сразу; но как?

* * *

Судьбы людей и народов скрещиваются по неизвестным маршрутам. Ведя в Харькове предвыборную кампанию, я часто оказывался в самом центре города, где рядышком высятся два гигантских, может быть, самых больших памятника бывшей страны. Один – Ленину, окруженному соратниками и неведомо кем, все возбужденные, готовые идти и свергать. Другой – Тарасу Шевченко, украинскому поэту и божеству, которого пытались приспосабливать к себе все режимы бывавшей здесь власти. Шевченко с памятника был окружен персонажами своих произведений, чрезвычайно угнетенными царизмом и готовыми его свергнуть. В общем, между двумя памятниками было кое-что общее; в частности – революционный смысл жизни Ленина и Шевченко. Но в личном плане, считалось, эти два человека не имели ничего общего: разные времена, разные земли…

Я тоже так думал, пока в Ялте, в писательском Доме творчества, мне когда-то не встретилась Мариэтта Сергеевна Шагинян, старейшая писательница, которая, кроме прочего, писала книги о жизни Ленина и Шевченко. За книгу о Ленине она получила Ленинскую премию, за книгу о Шевченко – Шевченковскую. Биографией Нобеля она не интересовалась, и на Нобелевскую премию ее как-то не выдвигали.

В общем, Шагинян, роясь в архивных бумагах, докопалась до того, что в 1820 году некие братья Абель и Израиль Бланк были крещены, наречены Дмитрием и Александром. Братьям это понадобилось для поступления в Петербургскую медико-хирургическую академию, куда принимали исключительно православных. В общем, Александр Бланк в 1824 году успешно завершил курс обучения и, став военным врачом, исцелил много народу. Среди исцеленных им оказался и Тарас Шевченко, возвращавшийся в 1858 году из ссылки через Нижний Новгород, где доктор Бланк в то время служил. В это время у доктора подрастала дочь-невеста Мария Александровна, которой через некоторое время предстояло выйти замуж то ли за калмыка, то ли за чуваша Илью Николаевича Ульянова и родить гордость русского народа Владимира Ильича Ульянова-Ленина.

Шагинян радостно сообщала всем о своем открытии, пока не получила по шее. Ей популярно разъяснили, что у Ленина не могло быть еврейского дедушки, а у Шевченко – еврейского целителя. Тему замяли, и она всплыла только лишь в последнее время, уже мало кого интересуя. Харьковские памятники так и стоят, разделенные улицами и деревьями, не узнавая друг друга. А ведь могли вождя русской революции звать даже Владимиром Тарасовичем, кто знает…

Глава 21

Когда-нибудь я напишу книгу про эмигрантов. Удивительная это все-таки часть человечества. Распрощавшись с местами своего рождения, они тем не менее тянут, как бечеву, прежние привязанности и привычки. Почти по каждому эмигранту, особенно из наших краев, нетрудно высчитать, кем он был в прежней жизни или – кем хотел стать. Сегодня многое меняется, погружая людей в смесь государств, времен и воспоминаний. Я много раз наблюдал такие смещения и смешения в Соединенных Штатах и в самом начале главы приведу мнение заграничного русского прозаика Михаила Веллера, он-то знает: «…Штаты были как раз другой планетой. Туда брали билет в один конец, прощались навсегда и улетали, чтобы никогда не возвратиться на родную землю, как космонавты на Андромеду. Это антиподство сыграло с нашими эмигрантами известную шутку. Кухонный вольнодумец – призвание экстерриториальное. Штаты были антиСССР. Все, что здесь глупо и плохо, там было разумно и хорошо… Приписывая большевикам эксклюзивное право на все гадства мира, диссиденты тем самым возвеличивали их до бесконечной степени негативной гениальности. Обнаружив имманентность глупости и порока на другой планете, диссиденты впадали в свое естественное состояние – депрессию на кухне». Имеются в виду, конечно, диссиденты, ушедшие на экспорт; практически каждый эмигрант немедленно провозглашал себя диссидентом и уже вскоре начинал все про себя путать. Мне в Бостон однажды позвонил знакомый еще по молодости, киевский приятель. Он помаленьку обживался в Нью-Йорке. «Во трепачи, – сказал мне давний знакомый. – Наобещали черт знает чего, а здесь дали какие-то продуктовые марки и одну комнату на всю семью. Врали, что волнуются, ждут не дождутся и помогут, а сами…» Я поинтересовался, а на что, собственно, он рассчитывал, эмигрируя, и кто обязан давать ему больше. Мой собеседник еще немного помычал в трубку, еще раз ругнул Америку и отъединился.

Через полчаса позвонила его супруга. «Америка – великая страна, – сказала она. – Не всякий сразу понимает это, но уже вначале видно, что лишь в Америке человек может быть по-настоящему счастлив…»

– Никто тебя не подслушивает, – ответил я. – Уймитесь вы оба. Поживите немного, разберитесь, что к чему. Это попросту другая жизнь…

– Точно знаешь, что не подслушивают? – засомневалась моя собеседница. – А то мой дурак наболтал всякого. Возьмут нас теперь и вышлют…