От первого лица

Я знал, что возвращусь в Россию, потому что мой дом и семья там. Что же, Соединенные Штаты – добры и щедры, но живу я в другом месте. Еще раз я понял это недавно, когда китаец, корреспондент пекинской газеты, пригласил меня в Москве на ужин. Мы выпили, вкусно закусили, а разговаривать было почти не о чем. Слишком разные жизни, и они почти нигде не пересекались. Мы учились по-разному, женились по-разному, по-разному обзаводились домами. Примерно так выглядят отношения с окружающими для россиянина в Америке. Выбор невелик – надо или погружаться в эмигрантскую среду, что ужасно, или оставаться в американской, торча из нее этаким милым чудиком, существующим вне здешних стандартов. Я бывал запросто во многих домах, сдружился с добрыми американскими семьями, принимал и принимаю их в Москве, но все равно это – общение на разных цивилизационных уровнях – здесь, в России, мне и труднее, и естественнее, и интереснее.

И все равно обидно было, когда шереметьевский таможенник, узнав меня, спросил, надолго ли я в Москву. Когда я ответил, что насовсем, он пожал плечами: «Будь у меня ваши возможности, я бы ни за что не вернулся…» Это ведь таможенник, привратник государства…

Дома дети уже устроились, нашли свое место в том, что нынче называется привычным мне из Америки словом «бизнес»; жена с мамой откровенно тосковали, да и мне было неважно без них – один в течение семи лет… За год, загодя, я предупредил в университете, что собираюсь домой. Откровенно говоря, многие удивились, потому что мне недоставало всего трех лет для того, чтобы получить американскую пенсию. По сравнению с тем, что мне отвалило демократическое Российское государство, это было бы достойным денежным содержанием до конца жизни. Но я недотерпел. Впрочем, что-то и так накопилось, есть деловые предложения из разных стран, в случае чего – перебьюсь. Главное, что остались друзья, цела семья, круг близких людей вокруг меня сплотился и стал даже надежнее. Милые мои госчиновнички сделали в последнее время еще несколько вдохновенных попыток ограбить свое население, и меня в том числе. Постоянно ожидая от них чего-нибудь в этом духе, я все время уточняю свои способы подстраховок, обстоятельства самозащиты. Я возвращался к друзьям в недружелюбное государство. В Америке я немного расслабился. Ничего, подтянусь. Я искренне рад, что у меня с заокеанской страной остались самые добрые отношения на моем, академическом, писательском уровне. Много приятелей, несколько друзей. Вполне достаточно.

Зарубежный опыт помог мне увидеть себя и свое государство со стороны. Это очень важно, и я благодарен жизни за такую возможность. Я стал куда более независим от своего государства, узнал пределы такой независимости и сумел разместиться в них, возвратившись на родину. Вот и все. Просто и непросто. Мне кажется, нет здесь темы ни для хихиканья, ни для суетливых разоблачений. Вот такая жизнь. Я отвык от наших стандартов, но пожил среди других стандартов и других людей. Когда-то Наполеон говорил, что французам нужна не свобода, а равенство; всеобщее равенство перед законом. Кого-кого, а наполеонов в нынешней России навалом, но о равенстве мы понятия не имеем.

Заметки для памяти

В 1987 году меня познакомили в Нью-Йорке с Татьяной Яковлевой. Легендарная парижская любовь Маяковского, она была по-прежнему красива и в свои девяносто лет. И еще – в ней чувствовалось то, что англичане зовут породой: как она двигалась, как протягивала руку для поцелуя, как глядела на собеседника… Познакомила меня с Яковлевой ее дочь, американская писательница Френсина Дю Плесси-Грей, с которой мы подружились несколько лет назад и с тех пор старались общаться при всякой возможности.

Я не считаю себя человеком очень уж маленьким, но рядом с Френсиной терялся, в ней было добрых метр девяносто, а с каблуками и того выше. Я часто подначивал свою знакомую: «Сделай рукой вот так! Ну точно, вылитый папа!» Огромная Френсина до седых волос сохранила способность краснеть; щеки ее тут же становились пунцовыми, и она начинала уверять меня, что никакая она не дочь Маяковского, а рождена от французского графа Дю Плесси, за которым ее красавица-мать однажды побывала замужем. Кроме того, Френсина родилась в 1933 году, а Маяковский застрелился за три года до этого.